Чёртов угол - Алексей Александрович Олейников

это жутко эмоционально затратно и нерационально – страшное в его устах ругательство, – и сказал, что поставит трекер на её телефон. Он уважает её личные границы и права личности, но считает нужным немного обозначить и их с бабушкой границы. Так что Варя в девять домой как штык, телефон всегда с собой и отвечает на все звонки обеспокоенных родителей. Иначе пакует вещи и возвращается изучать богатый природный мир Чертаново.

Папа, конечно, мог блефовать, он был человек флегматичный, не склонный к репрессиям и в целом с сочувствием и пониманием относящийся к мировому катаклизму, который называют подростковым возрастом. А вот бабушка совсем нет. И если она начнёт оскорблённо зудеть, что её в этом доме не уважают и что Варя совсем от рук отбилась, то есть шанс, что девочку отправят в Москву. А ей туда нельзя. Не сейчас. Иначе получится, что она Вадика предала.

Варя поковыряла палочкой лопух. Пожалуйста, пусть он найдётся. Сорвала ромашку, начала выдёргивать лепестки. Найдётся – не найдётся. Глупость какая. Найдётся – не найдётся. Найдётся…

– Не найдётся, – заметил скрипучий голос.

Когда эта бабка подошла? Варя моргнула и уронила ободранную ромашку. Это же та, которая в баранке была! То есть та, которую она видела сквозь отверстие в сушке, а на самом деле её не было. Полная, с одышкой, в многослойных цветастых юбках и синтепоновой безрукавке. Чернявая, глаза у неё так и горят, а в руке обычная палка, с какой ходят старики и инвалиды.

Варя подскочила, оглянулась – куда подевался Рыжик?! Бежать же надо, и срочно! Ей было жутко – хоть она и сидит в центре деревни на брошенных бетонных плитах, которые какой-то хозяин урвал по случаю лет двадцать назад и сгрузил у забора. С той поры и хозяин сменился, и забор завалился, плиты лежат себе, и снег засыпает их зимой, а солнце жарит летом, и только вороны да ящерицы на них садятся. Ну и Варя сидела. А сейчас ка-а-ак побежит. Только её и видели!

– Не суетись, Варвара, – строго сказала бабка. – Садись.

Сказала она это мягко, но так повелительно, что девочка присела на горячий камень. В попу впивались камешки. Было очень страшно. Бабка вздохнула и села рядом, опираясь на палку.

– Любопытной Варваре что оторвали?

Варя знала продолжение, но эта шутка ей надоела ещё в детском саду, поэтому беседу она не поддержала. Старуха ещё раз шумно вздохнула.

– Ты зачем пацана к Нефелиму потащила?

– К какому Нефи… – не поняла Варя, но потом сообразила. – Неофиту то есть? Асмоловскому? Вы про него знаете?

– Зато ты не знаешь, – покосилась бабка. – Умная, а ум у тебя дурак.

Варя оскорбилась. С чего это она будет слушать какую-то деревенскую бабку? Она ей никто, и Варя ничего ей не должна. Так что девочка встала и пошла. Сначала по траве, потом по укатанной щебёнке, затем по заросшей бетонной решётке, уложенной на подъезде к дому, а потом по асфальту. Она встала и пошла. Встала и пошла. Встала… Но Варя не могла пошевелиться.

– Не отпускала я тебя, – сказала бабка. – Не договорили. Парня загубила. Не жалко?

– Очень жалко, – прошептала Варя. А если она закричит, её же услышат? Изо всех сил завизжит, она умеет. Да вот же идут мужики по дороге мимо, надо только крикнуть. Она… Она не могла кричать. Просто сидела, дышала и моргала. Моргать! Точно, она же может подать сигнал S.O.S., если будет моргать! Как там – три длинных, три коротких…

– Так, Варвара, заканчивай. – Бабка стукнула клюкой, и Варя вконец окаменела. Вцепилась в плиту пальцами, уставилась на лопух под ногами, как лягушка на комара. Ну всё. Теперь даже не моргнуть. И на бабку не посмотреть – только тень её рядом качается. – По твоей вине его утащили, тебе и помогать, – продолжала бабка. – Не то время вы выбрали для прогулок. И не там.

Варя заскрежетала склеенными челюстями.

– Орать не будешь?

Девочка всеми силами дала понять, что не будет.

– Кто… утащил? – выдохнула она, когда паралич немного отступил.

– Острые, – непонятно сказала бабка. – Твой друг Никита про них много знает. Без него Вадика вам не вытащить, они сейчас стали сильные. След Горгыча слабеет. А Никита, дурачок, упирается. Неладно всё идёт, с самого начала неладно. Слишком рано Горгыч ушёл.

Варя ничего не понимала.

– А тебе всё и не нужно, – сказала бабка. – Тебе вот что нужно сделать…

Когда она договорила, то стукнула тенью палки о землю, и всё исчезло. И странное окаменение, и сама цветастая бабка. Варя без сил повалилась на горячую плиту. Откуда ни возьмись выскочил Рыжик, запрыгал вокруг, залаял, облизал руку, которую Варя бессильно свесила вниз. Будто извинялся.

– Ты не виноват, – пробормотала Варя, чувствуя его жаркий липкий язык. – Это я виновата. Мне исправлять.

Она сползла с плиты и сразу пошла к двору Леонида Мурашёва. Медленно, как во сне, прошмыгнула между суетящимися взрослыми, вошла в открытые ворота. У калитки о чём-то говорили Антон, Ульяна и дядя Лёня. Антон махал руками, Ульяна что-то тихо объясняла, а Лёня Мурашёв смотрел на них совершенно обалдевшим взглядом и понемногу отступал к крыльцу. Внутри младшие дети, Олеся и Ваня, сидели на диванчике, уткнувшись вдвоём в планшет. Даже головы не подняли, когда она прошла мимо, – да и какая им разница, за последние два дня столько народу в доме перебывало. Варя нашла маму Вадика в спальне. Та сидела и складывала постиранные вещи – спокойно и сосредоточенно: носки к носкам, маечки к маечкам, штаны к штанам. Встряхнуть, расправить, сложить, разгладить, в стопку. Встряхнуть, расправить…

Варя села на кровать напротив. Дождалась, пока Алина поднимет измученные глаза, и заговорила горячо и сбивчиво, как плотину внутри прорвало. Заговорила, хотя сама не верила во всю эту чушь, но не сказать не могла – потому что так ей велели. Алина слушала её, положив руки на колени, и не перебивала. Закончив, Варя просто поднялась и вышла.

Она пошла по дороге известным маршрутом к дому старого пасечника – сырым оврагом, где в душном воздухе висела мошка и солнце пробивалось сквозь густую листву, пятная глину жёлтыми пятнами, пока не вышла на зелёный луг. Дом Никиты, дом его деда. Варя подошла к воротам и, не колеблясь, направилась между распахнутых железных челюстей ворот. Прошла по заросшим каменным плитам, поднялась по рассохшимся ступенькам. Дверь подалась под рукой – не заперта. Она вступила в полумрак чужого дома, налево, ещё раз налево. Нашла глазами, нащупала прохладную стенку русской печи. Девочка опустилась на колени