Приключения Петьки Зулина - Георгий Анатольевич Никулин

Петька повернулся боком, потом спиной. Да так нарочно и остался стоять, слушая разговор матери с Полкановым.

— Годов пятнадцать, пишут вот тут, — Полканов тряхнул запиской, — ну, для надзора будем считать… шестнадцать…

— Только тринадцатый ему пошел. Совсем еще дитя. Вы уж не ставьте его на тяжелую работу.

— Гм, гм! Нешто взять мальчишку, раз хороший человек просит. Пускай поучится. Толку от него, конешно, не будет, самостоятельной работы не может. Только послать куда. Насчет работы вы не сомневайтесь, мыло делаем, как в аптеке. Мыло — первый предмет для чистоты.

Мать не имела никакого представления о мыловаренном заводе. Ей представлялись аккуратные кусочки душистого мыла, пирамидкой сложенные на стеклянной полке, за стеклянными дверцами шкафа, и как завертывают эти кусочки в цветные бумажки. Она была заранее благодарна Полканову и собиралась уходить, стесняясь отнимать время у занятого человека и лишать его отдыха, но Петька тут проявил деловой интерес. Набравшись духу, он повернулся и спросил:

— Дяденька, а сколько платить будете?

— Вот до этого тебе нет никакого дела. Деньги будет получать мать. Да запомни ты, я тебе не дяденька, а Илья Фролыч. Так вот, как я тебе сказал, — завтра приходи утром в двенадцатый дом по Шабелькинской улице. Войдешь во двор через проезд и увидишь на левой руке красную дверь, там спросишь мастера Исаича. А об остальном я его сам упрежу. Посматривай за ним, чего заметишь, — мне скажешь. А кто спросит, — сколько лет, говори, — шестнадцать годов. Понял?

Не в аптеку вела красная дверь, а в грязный и темный подвал; щербатые каменные ступени опускались под землю. Как только Петька шагнул через порог, дверь на пружине за ним захлопнулась и стало темно…

Ощупывая руками скользкую заплесневелую стену, Петька осторожно спускался со ступеньки на ступеньку. Чуть он отклонялся в сторону, — под ноги попадались гремящие железные банки, ведра и еще какая-то дрянь.

В конце лестницы опять оказалась дверь. Он дернул за ручку, она не поддавалась: «Значит, заперта». Постучал, — никто не откликается. Петька дернул изо всех сил. Дверь распахнулась, и в лицо ударил тяжелый воздух. Сначала пахнуло душным паром, как из прачечной, потом удушающим смрадом гнили и горелого сала.

В помещении, куда вошел Петька, никого не было; на полу лежали короткие и толстые цилиндры черного цвета; в дальнем конце подвала под потолок поднималась деревянная воронка, рядом с нею стояла кирпичная труба. Во вторую комнату, несколько лучше освещенную, вела открытая дверь, и было слышно, что там кто-то шевелится.

— Кто там? Иди сюда! — крикнул глухим голосом невидимый человек.

Петька быстро прошел мимо жарко пылавшей печки и вошел во вторую комнату.

— А-а! Вот так герой! Как тебя зовут-то?

— Петька.

— Петр, стало быть. Посиди тут, я сейчас с тобой займусь!

Мастер указал на заляпанный табурет и склонился над столиком с прибором для резки мыла. Он что-то чинил и завинчивал гайку. В тишине подвала позвякивало железо, в печке трещали дрова и гудело пламя. Петька увидел деревянные ступеньки, ведущие на площадку перед воронкой, и удивлялся, — как это не загорится воронка, раз под нею все время топится печь.

Жила тетка Людмила,

А мы варили мыло!

Шило, мыло, гвозди!

Позвала нас в гости! —

запел мастер и, оборвав, спросил:

— Так! Работать, говоришь, пришел? Погоди, я тебе быстро пристрою работку. Куда отец твой смотрит? Зачем отпустил в адово чистилище?

— Отец в солдатах, — соврал Петька.

— Насильно забрали?

— Ага.

— Гм, в солдатах… Что же мне с тобой делать? Ну, ладно, парень, вали, работай сколько можешь… Сбежишь ты отсюда скоро…

— Не сбегу: матери деньги надо,

— А мать-то любишь?

— Люблю.

— А за что? — И, не дожидаясь ответа, мастер одобрил: — Это хорошо! Мать любить надо. Люби мать, она у тебя одна на всю жизнь и другой больше не будет.

Мастер замолчал, будто все сказал, что надо, и, когда Петька собрался было спросить про деревянную воронку, неожиданно заговорил:

— Работа у нас тяжелая, мне не под силу. Просил я у Полканова помощника. Мне надо парня, как быка здорового, а он тебя прислал… Как-нибудь, вали работай, сколько сможешь.

Мастер как-то подобрел, похлопал по спине Петьку и подвел его к барабану каустической соды[145] — одному из черных цилиндров в первой комнате. Рядом с барабаном стояла двухпудовая гиря.

— Пока не открыт, — поколоти, да от других-то откати, чтобы ловчее было, — сказал мастер и ушел к котлу.

Петька волоком оттащил в сторону гирю, с трудом перекатил барабан на два шага и, осматриваясь, стал искать молоток.

— Чем бить? — спросил он, не найдя никакого инструмента.

— Как чем? Гирей бей! — ответил мастер.

Пришлось гирю волочить назад. Расставив ноги, он поднимал двухпудовку до колен и опускал на барабан. От ударов тонкое железо вминалось, внутри цилиндра что-то хрупало, а Петька мотался вслед за гирей.

Ударил раз, другой, третий. Движения стали напряженнее, и через минуту ему не хватило дыхания. Сделалось жарко. Петька выпрямился и глубоко вздохнул.

— Чего стал! Давай живее, мне надо котел загружать! — крикнул мастер и подкинул дров в топку. Он помешал в котле, там поднялся треск — и густое зловоние заполнило подвал.

Петька вновь взялся за гирю, напрягаясь, поднял ее и еще раз ударил. Поясницу ломило, слегка дрожали ноги.

Плеснув воды в котел, мастер подошел к Петьке, скривил губы в усмешке и спросил:

— Что, устал, что ли? Бери-ка топор в сенях и руби железо поперек барабана.

— Мутит меня, дяденька.

— Вонь душит, это верно! С непривычки нутро выворачивает и память потерять можно. Ну ладно, мы работаем, так терпим, а люди на квартал кругом за что наказание несут? Раньше салотопни[146] в город не пускали, а теперь не до того.

— А чего это так воняет-то?

— Так сало же топим и выжарки не вынимаем. Это хозяину доход от всякой падали, а нам удушье. Давай-ка, пожалуй, еще прибавим: вдвоем-то мы с тобой загрузим полную варку, заварим на всю воронку. Ты пока оставь-ка барабан, вот поруби кости да таскай в котел.

Мастер провел Петьку в угол, где под рогожей лежала серая куча. Это оказалась задняя часть лошади, куски шкуры, кишки. Вблизи все это издавало резкий запах падали, перебивающий даже густую вонь пригоревшего сала.

Никогда ему не приходилось испытывать такого отвращения. Стиснув зубы, он рубил толстые, не поддающиеся его усилиям лошадиные ноги и брезгливо вздрагивал, когда брызги летели ему в лицо.

Петька