Приключения Петьки Зулина - Георгий Анатольевич Никулин

— А помнишь, как бабу с ведрами напугали? — засмеялся Володька.

Всю дорогу до заимки они весело болтали, вспоминая старые проделки.

Приехали после обеда.

— Ой-ёй-ёй! — закричал Володька, въезжая во двор.

Выскочившей на крыльцо Фросе, круглой толстой девушке с румяными щеками, он сказал:

— Приготовь нам исть, да поболе, на двоих.

— Чего хорошего на селе? Чего привезли, Владимир Иванович? — спросил подошедший старик с желтым лицом и усиленно заморгал подслеповатыми глазами.

— Это Степан, живет у нас, — представил Володька и спросил Петьку: — Может, признаешь?

— Здравствуй-ка, голубчик! — радостно откликнулся Степан, глядя на Петьку.

— Здорово! — ответил Петька. — Я ведь тебя знаю.

— Откудова? — забеспокоился Степан.

— Ты в телячьей шапке ходил?

— Ходил…

— Ничипуренко ты!

— Да откуда ты знаешь?

— Когда тюрьма сгорела, ругался ты. Вас в волость перевели…

— Он мне, Степан, за два калача тебя тогда показывал, как чудо.

— А-а, вспомнил! Горела тюрьма, было такое дело. Стар я стал, всего не упомню.

— Теперь не сажают в тюрьму?

— Как не сажают! Местов нет. За бродяжничество-то не берут теперь, а если под руку подвернешься, — запросто застрелят. А каждому охота хорошей жизни дождать. Хоть к старости дожить до радости. Теперь люди друг к дружке тянутся…

— Ты чего больно ластишься? — спросил Володька, приглядываясь к Степану и принюхиваясь, не несет ли от него спиртным.

— Да я ведь так, только обрадовался, — сказал Степан, делая строгое лицо и принимаясь распрягать лошадь.

Приоткрыв окно, высунулась Фроська и крикнула:

— Идите, что ли! Я на стол поставила.

— Пошли, пошли, — заторопился Володька.

Едва ополоснув руки, они сели за стол, к громаднейшей сковороде с запеченной в сметане картошкой, готовые съесть самое Фросю вместе с ее стряпней.

Володька и Петька подхватили по картошине и, обжигаясь, дули на ложки.

— Погодите, — говорила Фроська, нарезая хлеб. Она прижала ковригу[153] к высокой груди, срезала ломти во весь размах и, словно поленья, бросала их на стол.

«Одного такого ломтя нам хватило бы с мамой на двоих», — подумал Петька. Его челюсти двигались, но он не понимал вкуса пищи, и, только когда рот оказался наполненным до отказа, — он понял, что ест, и еще с большей проворностью начал забирать из сметаны ломти картошки и куски шпика[154].

В дом вошла старая женщина с полным лукошком яиц. Она старательно прикрыла за собою дверь и, как только обернулась лицом к Петьке, — он так и застыл с набитым до отказа ртом. Володька засмеялся, довольный изумлением Петьки: это была Дуня-Пароход. Настоящая Дуня-Пароход.

Хотя изменилась Дуня за это время, но можно было ошибиться в ком угодно, только уж не в ней. Нос, скулы и подбородок — все сильно выдавалось вперед; лицо подернулось сплошной сеткой морщин; глаза под седыми клоками бровей были закрыты тяжелыми веками, как будто пыльными от времени. На секунду ее тусклые глаза сверкнули на свету, — она старалась всмотреться в Петьку, и вот опять они сделались студенистыми, безразличными.

— Здравствуйте, молодцы, — сказала Дуня, кланяясь.

— С тобой здороваются! — подтолкнул Володька товарища, который сидел, как истукан.

Дуня-Пароход, как обыкновенный человек, поставила лукошко на лавку и начала выспрашивать сельские новости.

Володька отложил ложку, и Петька положил свою. Он так и не понял, — наелся или нет. Хотя, кажется, места в желудке не оставалось.

— Дивишься?.. Всем жить надо, вот и сбились в кучу, и старый и малый, — пояснил Володька. — На нас пальцами начали показывать, когда мы с маманей, взялись привечать к себе то Дуню, то Степана. Им деваться некуда — нам с хозяйством не справиться, вот и ладно для всех, когда вместе живем.

— Полно, Володя, — басом сказала Дуня, — соблюдай себя без лишних слов. А этот паренек-то откудова взялся?

— Да это Петька Зулин, ты разве не помнишь?

— А помню. Махонькие вы тогда были, — сказала Дуня и, казалось, мгновенно помолодела, совершенно переменившись в своей наружности.

«Ну как колдунья! Колдунья и есть!» — подумал Петька.

— Он к тебе приходил за Котова ворожить. Он Проньку в городе видел, — показал Володька на Петьку.

— Мотается еще? Ничего, свою петлю найдет, — сказала Дуня.

— Раньше говорили, будто ты, Дуня, молодая графиней была и гусара убила, — вступил в разговор Петька.

— Правда, правда, говорили, — начала Дуня-Пароход.

— Во! — воскликнул пораженный Петька.

— Постой, постой. Не то правда, что я графиней была, а то правда, что говорили: народ себя тешит, для языка ему игрушку надо. Была я колдуньей — надоело, взяли в графиню определили. Люди кем хотят, тем и обернут меня. А я что! Мне все равным-равно. Бывало, девки и бабы языками зудят, да и ко мне же бегут: «Пособи советом али как». Раскинешь умом, присоветуешь ей, со стороны глядя на ее горе… а потом выйдет к удаче, и говорят: «Вот Дуня наколдовала». Не выйдет по-моему, опять меня никто не осудит и не вспомянет в этом разе. Народу было интересно, чем я живу. А много разве мне надо? Рыбку ловила.

— Птицу ловила, — вставил Петька.

— Травы собирала, — продолжала Дуня, не обращая на него внимания. — Хлеб или пятак за советы мне бабы принесут, и живу себе.

— Славная наша Дуня, — сказал Ничипуренко.

Володька и Фрося рассмеялись.

— Чего смеешься? — огрызнулся Степан на Фроську.

— Краля!.. Как раз для тебя пара…

— Понимать надо русский язык: славная — когда про человека слава идет, — объяснил Степан.

— Слава от правды бывает, — начала Дуня, — Есть правда у человека — народ славит его. Моя правда в травах. Доктора, какого ни спроси, — скажет про травушку — знахарство. В растении сила от солнца, так вот она в свежей траве сильнее! Мое лекарство не сквозь огонь пропущенное. Не кипятишь ведь, а только заваришь травку.

— Неужели от любой болезни одной травой вылечишь? — спросила Фрося, поставив на стол самовар и чашки, и наливая чай.

— Почему одной? Сколько трав растет. У каждого растения свой рост, свой цвет, свой запах. А почему? В каждом свои особые соки. Люди веками отмечают полезные травы, и слагается знание, по-нашему — знахарство.

— Хорош чай? — неожиданно спросил Володька у Петьки.

— Угу!

— Чай нам Дуня из болота носит, — объяснил Володька.

— А красивой можно стать? — спросила Фрося.

— Я бы сама хотела век молодой быть, — усмехнулась Дуня и обернулась к Петьке:

— Тебе я тоже дам травы попить. Ты погляди-ка, против Володимира-то как тень. Но ничего, вы оба зернышки добрые, пустоцвета не выйдет.

Володька уговорил Петьку не ходить до утра на заимку к Моте, и он остался ночевать.

Улица Рубцовской заимки начиналась за скрипучими жердяными