Тысяча и одна тайна парижских ночей - Арсен Гуссе

Надо прочесть сказки Перро, чтобы составить идею о впечатлении, какое произвели на ум Матильды пятьдесят платьев всех цветов и материй, разбросанных по стульям.

Девушка выходила из дома только по ночам, днем спала или работала дома. Ей был вверен гардероб семейства. И какой гардероб! Сшитые кое-как разноцветные лоскутки.

Есть гармонирующие и враждебные цвета. Но в доме Матильды сшивали синее с зеленым, красное с розовым, смачивали кампешевым настоем и получали почти одноцветное платье, пригодное для ночных странствований.

Поэтому платья для дам были известны Матильде только по лоскуткам, попадавшим в корзину с сором. Очутившись лицом к лицу с чудесами, собранными торговкой, – бархатными, шелковыми, атласными, кашемировыми, газовыми платьями, сшитыми первоклассными портнихами, – Матильда не могла сдержать крика удивления:

– Как прекрасно!

Так точно вскрикивает от удивления ученик, читая дивные страницы Гомера.

Мужчин занимают поэты, женщин – платья.

Поэтому, пока мужчина играет с рифмами, женщина играет в куклы.

Глава 7. Цена любви

Роберт прошептал что-то на ухо госпоже Радегонд.

– Да-да, – отвечала она, – правда.

В свою очередь, госпожа Радегонд прошептала на ухо Матильде, уводя ее в свою уборную.

Но, дойдя до порога, вернулась в гостиную.

– Красавица, выберите себе платье.

– Выбрать платье! – вскричала Матильда, как будто испугавшись. – Да я не сумею его носить.

– Всякое платье к лицу, когда имеешь ваш рост и красоту, – возразила торговка, – плохая портниха сумеет одеть стройную талию, тогда как самая искусная с трудом сошьет платье на толстую, как бочка, женщину. Уже давно сказал Гаварни, что не платье украшает женщину, а женщина – платье.

В этой лавке готовой одежды Матильда была все равно что ребенок в игрушечном магазине. Ее глаза переходили от одной вещи к другой, не зная, на чем остановиться.

Она выбрала простенькое черное платье, отданное княгиней с родинкой своей горничной, которая снесла его к торговке.

– Да-да, – сказала госпожа Радегонд, – это порядочное платье и будет вам к лицу. Не бросается в глаза, но и не слишком просто. Шесть недель тому назад оно стоило тысячу франков, у меня даже есть счет.

– Тысячу франков! – повторил Роберт. – Материи на пятьдесят и за работу девятьсот пятьдесят – недорого. Сколько вы заплатили за него? Думаю, не больше пятидесяти франков?

– Как вы прытки, милый граф! Вам известно, что я первая торговка, то есть покупаю из первых рук. – Теперь только госпожа Радегонд заметила, что была лишь в сорочке и ночном чепце. – Ах, Боже мой! – сказала она, скрещивая руки на груди. – Заговорившись о платьях, я забыла, что сама не одета.

– О, не беспокойтесь, – отвечал Роберт с улыбкой, – я столько видел плеч на балах, что уже больше не смотрю на них. Но если вам холодно, то оденьтесь.

Застыдившаяся торговка увела Матильду в уборную.

– О, человеческая комедия! – пробормотал Роберт, садясь на диван и рискуя смять лежавшее там платье. – Где ты, Бальзак? Час тому назад я хотел умереть, потому что не находил средств к жизни ни в кошельке, ни в сердце, ни в уме; теперь же все нашел, потому что во мне проснулась сила воли. Еще одна станция жизненного поприща. Решительно, женщина – локомотив: она подталкивает мужчину, без нее жизнь была бы не путешествием, а остановкой на земле.

Роберт задумался о завтрашнем дне. В кармане ни гроша, а тут еще бремя на руках в виде женщины.

– Впрочем, я могу сказать вместе с Мольером: «Беру свое всюду, где только встречаю». Сегодня вечером Беспощадная потеряла серьгу, которую я когда-то подарил ей, вероятно, с той целью, чтобы она была снисходительнее ко мне. Расставаясь с женщинами, следовало бы отнимать подаренные им бриллианты. Тряпичница нашла эту серьгу. Последняя принадлежит ей, но так как тряпичница сама составляет мою собственность по праву завоевания, то я продам бриллиант, чтобы заплатить за ее платья.

Строгий ум мог бы сказать Роберту Амильтону: «Вы говорите необдуманно, забывая, что, даря бриллиант женщине, получаете взамен его другой бриллиант – женщину, следовательно, ваш драгоценный камень принадлежит ей. Тем хуже для вас, если вы променяли бриллиант на страз».

Роберт Амильтон, совесть которого еще не совсем смолкла, не питал особого доверия к своей теории о собственности в делах любви. Любовь, как торговля, имеет свой гроссбух, свой дебет и кредит и требует величайшей честности.

Роберт должен был отнести бриллиант Жанне Беспощадной и выпросить у нее сто су для тряпичницы, так как сам не имел даже и этой ничтожной суммы. Или, при более снисходительном взгляде, предоставить бриллиант Матильде. Кроме того, долгом его было позабыть о существовании тряпичницы Матильды.

Глава 8. Платье тряпичницы

Роберт довольно терпеливо ожидал возвращения Матильды, вымытой и одетой в черное платье.

Без сомнения, госпожа Радегонд находила удовольствие в этом занятии, достойном Овидиевых превращений, потому что Роберт слышал, как она чрезвычайно нежно разговаривала с тряпичницей.

Несмотря на свое происхождение, красота всегда производит обаяние.

«Все равно, – думал Роберт, – бедняжка распространяла вокруг себя сильный запах нищеты. Еще немного, и я был бы готов выйти из виктории. Вот что значит плохо поужинать и подышать воздухом конуры. Пропитываешься каким-то мышиным запахом».

Он крикнул торговке:

– Не забудьте воды Любена.

Госпожа Радегонд ничего не забывала.

– Кстати, – сказал опять Роберт, – Матильда не потеряла бриллиант?

– Нет, вот он.

И торговка принесла Роберту серьгу.

Не увидев бриллианта, эта честная женщина не была бы так предупредительна в отношении Матильды, хотя всегда подчинялась впечатлению красивого личика.

Раздев Матильду, она облила ее с головы до ног душистой водой.

Девушка задрожала, потому что вода была холодна, как лед.

– Не бойтесь, дитя мое, вы сделаетесь еще красивее.

Матильда не сопротивлялась, но сердилась на себя.

Правда, она избавилась от матери, но понимала, что утратила свободу. И смутно сознавала, что перейти от нищеты к пороку значило опуститься еще ниже.

Конечно, ей было приятно скинуть лохмотья и выйти из грязи. Но разве благовония, изливаемые на нее госпожой Радегонд, не были ли зловонием порока? Если бы она была смелее, то снова оделась бы в лохмотья и убежала.

Однако, совершив этот подвиг под влиянием благородного чувства, Матильда вернулась бы назад, будучи достойной дщерью Евы.

– Вы никогда не окончите, – сказал вдруг Роберт госпоже Радегонд.

Он приотворил дверь в уборную и остолбенел от изумления.

Многоопытная госпожа Радегонд, которая, по ее словам, «уже отмыла многих красавиц», надевала на Матильду батистовую рубашку, на которую волнами спустились черные волосы молодой девушки, еще влажные от благовонных вод.

Разнопарные ботинки были заменены маленькими турецкими туфлями.

Матильда была обворожительна.

– Войдите, –