Счастье в огне - Мария Васильевна Захарова

и жена, и дочь Егора погибли перед самой войной во время бандитского нападения на сберкассу. Убегавшие бандиты вскочили в машину и понеслись, не разбирая дороги, которую в недобрый час решила перейти жена Егора, ведущая за руку пятилетнюю дочь. Вот именно тогда бутоны в душе Вари превратились в цветы. Она понимала, что это подло, гадко, с облегчением думать о гибели людей. Но она ничего не могла с собой поделать, потому что теперь в ее душе появилась надежда....

На что она надеялась? Она и сама не знала. Но иногда Варя ловила мимолетные взгляды Егора, глаза которого в эти моменты непонятным образом теплели, как тогда, у госпиталя, после бомбежки. Но еще чаще девушка просто чувствовала, что он смотрит на нее и боялась оглянуться, чтобы не спугнуть этот взгляд. А еще в самые опасные моменты Егор непостижимым образом оказывался рядом. Когда была возможность уехать с ранеными, а Варвара категорически отказалась, Егор просто рассвирепел, но потом как-то неожиданно успокоился и уступил. Но с тех пор он старался не выпускать девушку из виду.

Правда в отряде все относились к Варе очень доброжелательно, совместная опасность и совместные переживания сближали людей. Ей старались принести кусок получше, как-то обустроить ее быт, поберечь, когда можно. Но это была другая, дружеская или, может быть, братская забота, а балагур-Кузьмичёв, оставивший дома шестерых детей, относился к ней как отец. И только Егор, казалось, каждую секунду знал, где она находится, чувствовал, когда ей страшно, переживал, когда ей больно.

12

Бой продолжался уже довольно долго, и, казалось, конца-края ему не будет. Немцы не шли в открытую атаку, но и огня не прекращали. Наши стреляли мало, короткими очередями – Егор еще вчера приказал беречь боеприпасы, неизвестно было, когда доставят следующие. На соседней улице, через которую можно было пробраться к берегу, уже два дня были немцы.

Варвара закончила перевязывать легко раненного Кузьмичёва, который все время перевязки не переставая матерился, укладывая на одну дорогу, ведущую в известном направлении, войну, немцев, свою жену, давно не присылавшую писем, недостаток еды, желание поспать и капитана Большакова, не дающего перейти к активным действиям и выбить, наконец, немцев из дома напротив, стоявшего на пути к площади, которая давала немецким танкам слишком большую свободу для маневра.

Варвара, давно привыкшая к Кузьмичёвским стенаниям по любому поводу, не обращала внимания на его пространную речь. Сосредоточиться не давал пустой желудок, в который за последние сутки попала лишь горбушка подсохшего, пахнущего табаком хлеба, принесенная вчера вечером Егором.

«Егор…» – девушка отыскала взглядом Большакова, о чем-то ожесточенно спорившего с политруком. Слов в грохоте боя было не разобрать, но Варя поняла, что политрук в чем-то убеждает командира, а тот категорически не соглашается. Мысли ее потекли в другом направлении. Как же редко они видятся теперь, а общаются и того меньше. Егор всячески старается избегать ее. Правда в пространстве, ограниченном одним полуразрушенным домом это довольно непросто, и им все-таки приходится встречаться, но мужчина, едва кивнув, старается пройти мимо.

А вчера вечером Варвара задремала, прямо сидя, положив голову на шинель, которую зашивала перед этим – сейчас она даже не могла вспомнить, чья именно это была шинель. Разбудило ее странное ощущение чего-то ускользающего, но от того еще более важного. Она приоткрыла глаза – возле нее на корточках сидел Егор, во взгляде его плескалась нежность, перемешанная с тоской. Но как только он понял, что девушка уже не спит, глаза его опять стали холодно-стальными и какими-то отрешенными. Он молча протянул руку – на его ладони лежала та самая горбушка хлеба. Варя сглотнула слюну, и уже не могла больше думать ни о чем, кроме того, что очень, ну просто очень хочется есть. И где только он достал этот хлеб? Продуктов, как и боеприпасов, не было уже третий день. Егор взял руку девушки, вложил в нее хлеб и молча пошел прочь. Отойдя на несколько шагов, он остановился, словно хотел вернуться, но, так и не обернувшись, не сказав ни слова, ушел.

От воспоминаний Варю отвлекла наступившая вдруг тишина – немцы прекратили стрельбу.

– Етит твою через коромысло, неужто угомонились? – бубнил рядом Кузьмичёв. – Небось обедать ироды отправились. Ни днем от них покою, ни ночью. И от грохота уши уже позакладывало, и пищание какое-то, будто дите малое рыдает… Дите… Погоди-ка – Кузьмичёв приподнялся, прислушиваясь.

– Да какое дите, Кузьмичёв, опомнись. Господи, тишина какая – Варя блаженно зажмурилась.

Но теперь ей вдруг тоже почудился детский плач. Она открыла глаза – теперь уже не только Кузьмичёв, но и другие бойцы стояли, прислушиваясь, пытаясь что-нибудь разглядеть среди дыма, застилавшего улицу. Варя вскочила на ноги и, привалясь к брустверу, тоже стала всматриваться в дымовую завесу. Теперь детский плач послышался отчетливее. Внезапно налетевший ветер колыхнул облако дыма, на минуту образовав в нем окно. Но этой минуты хватило стоявшим в окопе, чтобы разглядеть крошечную фигурку, шевелящуюся прямо посередине улицы, там, где еще недавно был тротуар в окружении липовой аллеи, а теперь высились груды битого кирпича в окружении обгоревших, искореженных липовых стволов.

– Твою в бога душу мать. Дите! Там же дите! Говорил же, дите! – приговаривал Кузьмичёв, тяжело переваливаясь через край окопа.

– Куда! Кузьмичёв! Назад! – голос Большакова врезался в тишину и покатился вдоль окопа. – Назад, говорю тебе!

Но Кузьмичёв уже полз среди кирпичей, стараясь не опираться на раненную руку и от того как-то странно, неестественно приволакивая свое большое, грузное тело.

В напряженной тишине текли минуты. Люди в окопе не сводили глаз с медленно двигающейся фигуры бойца, теперь тоже почти незаметной в дыму. Одинокая автоматная очередь врезалась в тишину и опять все стихло.

– Доползи, миленький, доползи. Прошу тебя, пожалуйста, – Варя даже не заметила, что говорит вслух.

Дым рассеивался, стали отчетливо проступать очертания развалин на другой стороне улицы. Остатки его унес очередной порыв ветра. Теперь вся улица просматривалась как на ладони вместе с ползущим Кузьмичевым. Уже без труда можно было разглядеть и ребенка, совсем крошечного, не больше полутора лет от роду, неизвестно как попавшего на эту развороченную улицу, с обеих сторон которой неслись тысячи смертей. Варя глянула вправо, туда, где вместе со всеми следил за продвижением своего солдата Егор. Его глаза, не мигая смотрели на ползущую фигуру, зубы были сжаты так, что скулы побелели, и только кадык ходил вверх-вниз, когда мужчина судорожно сглатывал комок, видимо стоявший у него в горле.

Кузьмичёва отделяло от ребенка не больше десяти-пятнадцати метров,