Опасный маркиз - Минерва Спенсер

— А вы любите играть в карты?

Мия встрепенулась, услышав вопрос. Язык у ее мужа, кажется, заплетался.

— Брат научил меня криббиджу и пикету, обе игры мне нравятся, хотя я пока не очень хорошо играю. Мне привычнее шахматы и замма.

— Замма?

В голосе маркиза впервые за этот вечер (а то и за весь день) она услышала интерес.

— Да, в нее играют на доске камнями или бусинами. Иногда эту игру называют «Охота и завоевание».

— «Охота и завоевание», — повторил Адам со странной улыбкой. — Нет, я о ней не слышал. Может, научите?

Мия лишилась дара речи от неожиданно высказанного им… хоть какого-то чувства. Словно вознамерился поразить ее своей словоохотливостью, Адам продолжил:

— Я люблю играть в шахматы с интересным противником. Эта игра требует определенных способностей: не так-то просто просчитывать все ходы наперед. Порой приходится жертвовать важной фигурой ради того, чтобы противник потерял бдительность и совершил ошибку. Вам нравится эта игра?

Мия понимала, что речь вовсе не о шахматах. Что же она такое сделала или сказала, чтобы дать ему повод подумать, что она играет с ним? Как бы то ни было, это должно быть прекращено.

— Мне очень нравятся шахматы, милорд.

— Вы сильный противник?

— Давайте как-нибудь сыграем, и вы сами сможете об этом судить.

Адам дал знак лакею унести еще одну нетронутую тарелку, после чего вернулся к своему вновь наполненному бокалу, ясно давая понять, что разговор окончен.

Обед был самым долгим в жизни Мии. Решительное намерение ее мужа напиться до чертиков не давало вести интересный диалог, как и с полдюжины слуг, суетившихся между ними. Как дочь герцога, Мия привыкла к подобным обедам, но в Карлайл-хаусе обедали с куда меньшей пышностью, даже когда за столом собирались все члены семьи. Ледяные манеры маркиза остались прежними, но Мия заметила перемены в его позе. Он что, беспробудный пьяница или просто отчего-то не хочет делить с ней постель?

К концу обеда Мия была измотана, а маркиз — мертвецки пьян, как бы хорошо ему ни удавалось это скрывать. Покончив с последним блюдом, Мия не могла определиться, мудро ли будет оставить мужа наедине с портвейном, но, перехватив его пустой взгляд, поняла, что нужно уйти.

Мия встала, и маркиз поднялся следом за ней, опершись двумя руками на обеденный стол.

— Я, пожалуй, пойду к себе.

Она не собиралась ждать его в одиночестве в какой-нибудь мрачной гостиной. Если она ему понадобится, он всегда может прийти к ней в спальню.

Глава 11

Когда дверь за Мией закрылась, Адам глубоко выдохнул, словно весь последний час задерживал дыхание, а не наливался алкоголем. Откуда-то прямо перед ним возник поднос с портвейном, и он подозвал лакея, стоявшего у двери.

— Уберешь все позже.

Когда комната опустела, Адам откинулся на спинку стула и уставился в потолок с изображением барочной фантасмагории — вариации какого-то забытого художника на тему «Триумфа Вакха» Веласкеса. Из одежды на молодом боге был только венок из виноградных листьев, а лицо выражало некоторую озабоченность, словно это шумные гуляки подстерегли его, а не он их. Плотоядные хмельные взгляды окружавших его людей говорили о том, что наутро их ожидает сильное похмелье. Совсем как Адама.

Маркиз прикрыл глаза.

— Чертов дурень!

Язык у него сильно заплетался — закономерный результат опустошенной бутылки бренди, бог знает какого количества выпитого вина и почти пустого желудка. И все напрасно.

Суровая правда заключалась в том, что он боялся оказаться в постели с женой. Конечно, речь не о соитии, нет. Одна мысль об этом возбуждала его до крайности, и до крайности беспокоила другая: с каким жаром он овладел бы ею. До чего его доведет столь сильное влечение? Он не мог припомнить, чтобы когда-нибудь испытывал подобные чувства к Веронике.

Не то чтобы имело такое уж большое значение, что он чувствует, — он сомневался, что вообще сможет добраться до спальни жены в таком состоянии, а даже если бы ему это удалось, толку от него там было бы мало. Кроме того, после сегодняшнего обеда Юфимия, должно быть, запрет дверь и откажется его пускать.

Адам застонал. День прошел ужасно, и он сам в этом виноват. Он хотел проявить самообладание в самом начале брака, установив дистанцию и официальность в общении, а вместо этого повел себя как самовлюбленное, холодное, бесчеловечное чудовище, которым его считало высшее общество. Не говоря уже об отвратительном пьянстве.

Он, наверное, слетел с катушек, раз решил жениться вновь. Разве мало ему было двух печально знаменитых браков? Чем, черт подери, закончится третий?

Адам схватил стакан портвейна и осушил одним глотком. От этого стало только хуже, и он оттолкнул бутылку, чтобы подавить искушение выпить еще. Избавиться от непрошеных мыслей было не так легко.

Когда он в последний раз так много пил? В университете? Адам уронил голову на руки и сжал пальцами пульсировавшие виски. Он не был таким пьянчугой даже в браке с Вероникой, даже после ее ужасной смерти ему не доводилось топить боль в вине. В сущности, к тому времени как все было кончено, он не испытывал боли — вообще не испытывал ничего другого.

Адам всегда предполагал, что это Вероника украла у него способность чувствовать, отняла по кусочку за раз — немного любви тут, немного радости там, — лишила его даже способности испытывать печаль, страх или стыд. В конечном счете она отняла у него все и оставила его испещренным зияющими дырами. Эти пустоты он заполнил гордыней, презрением и высокомерием, пока не превратился в того, кем его считало общество: бесчеловечное чудовище, которое безжалостно расправилось с двумя женами.

При мысли о второй жене, которую, строго говоря, и женой-то было назвать нельзя, уголок его губ дернулся в горькой улыбке. Бедная, бедная Сара! В отличие от Вероники, которая изо всех сил старалась привлечь его внимание и довести до белого каления, она стремилась оставаться незамеченной и избегала его как могла. Адам наполнил бокал и поднял в молчаливом тосте за свою несчастную вторую жену и их недолгий брак, а потом, залпом опустошив, швырнул в стену. Тот разбился с громким звоном и сверкающими осколками рассыпался по полу. Идиот! Теперь придется пить прямо из бутылки.

Сара быстро вошла в его жизнь и так же быстро исчезла из нее, причем ее исчезновение было куда заметнее, чем присутствие. А