По щучьему велению, по Тьмы дозволению - Евгения Преображенская

то, что осталось от моей матери! От той, которая любила вашего царя до самой смерти! В любви к которой он так рьяно клялся! Глядите же все, смотри, отец, на глаза, без которых ты не мог жить!

Царь качнулся и осел назад в золочёное кресло. Лицо его совершенно слилось по цвету с белой бородой, руки дрожали.

— Да, ты принёс много горя, отец, — продолжила за сестрой Витария, в голосе её сквозила не острая сталь, а мягкий прохладный шёлк. — Горя, которого не пережили наши матушки… Но ты должен знать, что обе они ещё здесь. Обе они не обрели покоя…

Музыкант вновь ударил по струнам. Пряная, горькая мелодия взвилась в воздух. Вместе с ней истаяли лежащие на полу глазные яблоки, а с того места взметнулась тень. Она поднялась и закружилась, танцуя под музыку.

Постепенно она обретала насыщенность, цвет и, о чудо, человеческие черты. Вскоре перед обомлевшими зрителями предстала невероятной красоты женщина в белом одеянии жрицы. Её чёрные, как вороново крыло, волосы длинными волнами ниспадали на спину. Зелёные глаза мерцали, точно она была живая.

Руки танцовщицы взмывали к небесам, будто в немой молитве. Каждое её ломаное резкое движение повествовало о страсти, долгом пути и перенесённой муке. Голова то в отчаянье опадала на грудь, то поднималась, открывая лицо южанки. Глаза с надеждой устремились ввысь.

Через некоторое время мелодия сделалась спокойнее, нежнее. Движения танцовщицы обрели плавность. Её взгляд упал на царя, губ коснулась ласковая улыбка.

— Лучия, — прошептал царь. — Любимая моя Лучиюшка…

— Мама… — слабо обронила речная оборотница, глядя на женщину широко распахнутыми глазами.

Она оттолкнула в сторону сидящих на пути, выбежала в круг и замерла.

В этот момент из-за спины Витарии отделилась вторая тень. Женщина, как две капли воды похожая на царевну — и рыжими кудрями, и нежными чертами лица — присоединилась к танцовщице. Та шагнула назад, уступая место.

Теперь историю о любви и боли рассказывала сгубившая себя царица. Страсть и гордость ткали рисунок её танца. Неумолимая тоска и обида пронзали каждый изгиб.

Ещё один музыкант провёл пальцами по струнам своей домны. Будто повинуясь молчаливому согласию, его поддержали остальные артисты. Ударили барабаны, запели свирели, застонали гусли.

Они играли. А две женщины, одна прекраснее другой, танцевали под музыку.

Разлетались в стороны чёрные пряди и рыжие кудри. Плескались подолы белой и чёрной юбок. Глаза обеих сияли жизнью. Но грация и лёгкость движений не принадлежали земным созданиям. Это был дивный завораживающий танец бесплотных духов.

Продолжая кружиться, женщины разошлись в стороны. Они обошли кругом раз и другой, вернулись в центр и остановились, глядя друг на друга. Остановилась и музыка. Повисла торжественная тишина, не было слышно ни звука.

Все догадывались, что между духами происходит разговор. Но лишь Витария знала, о чём они беседуют. И сердце её замирало от волнения.

Всё должно получиться, как и обещала Владычица моря! Не может настоящая мать желать зла своему ребёнку! Больше мести отцу должно жаждать любящее сердце… счастья для дочери.

Инальт Богат шагнул к царевне и положил руку ей на плечо. Князь приблизился вплотную к супруге, давая понять, что он здесь, рядом. Он с ней. И они вместе. Витария глубоко вздохнула. От ощущения родного тепла волнение постепенно таяло, а уверенность возрастала.

Закончив беседу, духи матерей обернулись к царю и младшей царевне. Последняя было распахнула уста, чтобы сказать что-то, но отец опередил её. Царь тяжело вышел из-за стола, поравнялся с колдуньей. И затем он упал на колени перед ними, низко склонил голову.

— Простите меня… — вымолвил владыка Кривхайна. — Простите за всё то горе, которое я причинил вам и нашим детям… — Он поднял глаза на женщин. — Клянусь, я любил вас обеих… Любил как умел. Ежели хотите, покарайте меня. Я признаю вину…

— Простите его! — вдруг сорвалось с губ Витарии. — Молю, дайте ему возможность всё исправить! Ведь не только мы жили в горе, но из-за нас, дочерей царя, пострадал весь народ… И только батюшка может всё исправить. Теперь, когда он свободен от вины и тёмного колдовства, я уверена, он будет лучшим правителем!

— Не смейте прощать его! — крикнула щука. — Горе, которое он причинил, не искупить ничем, кроме смерти…

— … Иногда смерть — это не кара, но дар освобождения, а вот жизнь… — прозвучал голос черноволосой жрицы. Она обернулась к дочери, сделала шаг навстречу. — Я так хотела, чтобы ты жила… Но жизнь, которую я подарила тебе, стала наказанием. Прошу, прости меня, любимая… — Лучия протянула руки к девушке. — Прими же от меня новый дар — твоё имя… Я носила его в уме, но так и не успела произнести.

— Нет, не смей, — прошептала та, припав к матери. — Даже не думай прощать их… Прощать меня… — Слёзы покатились по её белым щекам. — Нет, нет мне прощения… Я так жаждала мести… Я стольких погубила…

— Я люблю тебя, милая, — ответила Лучия. — Боги простят всех, кто просит об этом… А живые постепенно исправят содеянное… Обрети же покой. Пусть твоя боль уйдёт вместе со мною… Моя девочка, моя самая красивая, самая умная, самая добрая Милавушка…

Чёрное небо над площадью залилось светом, за стенами раздались радостные возгласы, крики. Это горожане подожгли чучело зимы. Свершилась казнь, закончилось владычество холода и мрака!

Быстро вспыхнула солома! Конечно, вместе с ней не сгореть всем бедам и горестям человечества. Но многие сердца хотя бы на время обрели свет надежды, а с ней и силы, чтобы одолеть беду.

Словно бы ярче стал и огонь в жаровнях, освещавших царскую площадь. Свершилось великое колдовство: прощение одолело обиду! Духи женщин стали бледнеть. В последний раз Витария протянула руку к матери.

«Я люблю тебя, — прошептали её губы. — До встречи в новой жизни!»

— Я люблю тебя, доченька, — отозвалось в её мыслях. — Будь счастлива… Столько, сколько это возможно.

Емеля не стал даже носа казать во дворец. Ещё в поместье Богатов он понял, что перестало работать щучье колдовство, что замысел речной ведьмы потерпел крах. И был бы он счастлив поскорее вернуться в свою деревню, в новый дом с печкой, к трудным, но нехитрым обязанностям. Да неясное предчувствие повело его долгой дорогой вдоль реки.

Это было только его желание, порыв. Колдунья не звала его, просто сидела на берегу. Холодные тёмные воды катились