В холоде и золоте. Ранние рассказы (1892-1901) - Леонид Николаевич Андреев

Поверит ли кто-нибудь из людей, умеющих мыслить, что мы с Марочкой десяток раз отправлялись в Гостиный – жили мы на Васильевском острове, у Николаевского моста, – и ни разу не дошли до него. Каждый раз – по инициативе, конечно, Марочки, – мы приобретали выставленные в витринах, на Невском, вещи, не только нам не нужные, но даже прямо вредные, как, например, какая-то необыкновенно остроумного устройства чернильница, которая методически кувыркалась, как только к ней самым осторожным образом прикасались пером. Последний раз мы только на несколько шагов не дошли до Гостиного двора, истративши последние три целковых на приобретение будильника, от которого сама она сумела потом отделаться, подаривши его мне, а я чуть с ума не сошел, потому что этот господин изволил трещать, когда ему вздумается, без всякого решительно повода с моей стороны; и трещал до тех пор, пока я, выскочив из-под одеяла и стоя босыми ногами на холодном полу, не схватывал его за проклятый колокольчик, продолжавший глухо барабанить и останавливавшийся лишь при первых у меня признаках насморка. А чулков так-таки и не купила!

Не могу удержаться, чтобы не привести еще одного факта. Уж очень мне обидно, что Марочка и даже многие из ее знакомых не соглашаются со мной и твердят, что она серьезная. Вот судите сами. Шел однажды сильнейший дождь, когда мы с Марочкой отправились на одну вечеринку, куда-то за Николаевский вокзал. Настроение у нас было самое веселое и именно по поводу того, над чем, собственно говоря, следовало не смеяться, а грустить – по поводу ее калош, которые протерлись, были велики и так анафемски шлепали, что прохожие с противоположной стороны оглядывались на нас. Решили мы зайти купить новые. В магазине Марочка торгуется, как старая гаваньская чиновница на вербах, тогда как никогда раньше этого не делала и платила ровно столько, сколько с нее просили. А тут-то и просят по совести. Мне даже неловко стало.

– Если уступите за 1 р. 25 к., я возьму, иначе ухожу, – решительно говорит Марочка.

– Помилуйте, как это возможно! – снисходительно улыбается приказчик.

Уходим. На улице я напускаюсь на Марочку, иронизируя над ее внезапной бережливостью и благоразумием – совсем неуместным.

– Нет, я не потому не купила калош. Они везде стоят полтора рубля, – серьезно говорит Марочка.

– Так почему ж?

– Очень уж буржуазное лицо у хозяина.

Я и руками развел. А Марочка, хотя ей эта демократическая тенденция стоила сильнейшего насморка, и до сих пор находит свой поступок верхом благоразумия.

А то вот еще факт… впрочем, достаточно.

Но без Марочки обойтись на этот раз нельзя было – ничего не поделаешь. Я прямо-таки поражен был той быстротой, легкостью и решительностью, с какой она в каких-нибудь четверть часа распределила сорок рублей. Мы сидели в ее комнатке, ели колбасу, пили крепкий чай с дорогими, шоколадными конфектами (а перед этим мы пили чай по-китайски – без сахару) и рассуждали. Т. е. рассуждала собственно она, а я только удивлялся. Оказалось прежде всего, что сорок рублей – вовсе уже не такие большие деньги. Было решено так: пять рублей мы кладем в фонд (следующая вероятная получка предстояла месяца через два), десять рублей употребляем на встречу праздника; на остальные двадцать (пять рублей уже куда-то исчезло) я покупаю летнюю шинель (подержанную, за 10 целковых), а она себе шляпку. Против покупки шинели я ничего не имел, но…

– А как же, Марочка, за обеды-то?

– Да ведь у тебя до 20-го заплачено? (Пасха была 10-го апреля.) Чего же еще?

– А конспекта к политической экономии так, значит, и не придется купить?

– А ты подчеркивай, когда учишь. Еще лучше, чем конспект.

В окно ярко светило солнце, личико Марочки разгорелось и было краше обыкновенного; в перспективе виднелась роскошная шинель, – я чувствовал, что на свете жить можно. И если бы еще не эти экзамены!..

Мы с Марочкой жили отдельно, хотя и в одном доме. Я, как уже говорил, снимал комнатку у часовщика-чухонца, а она жила при пансионе «на правах женской гимназии», где она давала уроки по математике и русскому языку, получая за это квартиру со столом. Пансион содержала ее подруга, особа года на три старше Марочки, но такая же, в сущности, легкомысленная. Лучше всего свидетельствовал об этом именно пансион, на который она ухлопала две тысячи, рассчитывая в короткое время не только возвратить затраченные деньги, но и приобрести приличное состояние. Однако до сих пор деньги не возвращались и, судя по некоторым несомненным признакам, и не думали возвращаться. Г-же начальнице пансиона приходилось время от времени бегать высунув язык по Питеру, стараясь добыть 20–30 р., но когда эти деньги добывались, Любовь Николаевна становилась такой же беззаботной, как и Зинаида. Отношения между подругами были несколько обостренные. Дело в том, что Любовь Николаевна слишком уж важничала, а Марочка выносить не могла важничанья. Главное, было бы отчего важничать, – двадцать каких-нибудь дохленьких учениц! И если к Любови Николаевне ходили два-три бородатых господина и вели с ней серьезные беседы <на> тему различных социальных вопросов, то ведь еще вопрос: были ли искренни эти «либералы»? Марочка была убеждена, что они просто подыгрывались к духу времени и <ни> на что серьезное способны не были. Хоть я не совсем разделял взгляды Марочки и упрекал ее в слишком субъективном отношении к окружающим явлениям, когда она обращалась ко мне, как к третейскому судье, за разрешением своих споров с Любовью Николаевной, однако волей-неволей принужден был держаться от последней на приличной дистанции. Помещалась Марочка в мезонинчике, составлявшем нашлепку на громадном трехэтажном доме, с окнами, выходившими на двор, где частенько начали появляться шарманщики и певицы, которых мы с ней слушали в приоткрытую фортку.

– Любила я, штрадала я,

– А он, подлец, – забыл меня!.. —

доносился снизу женский горловой голос, а я, обняв за талию Марочку и смотря на ее искрящиеся глаза и наивно-насмешливо приподнятые губки, думал: «какая же ты и милая, хорошая и славная… хотя и легкомысленная».

Хотя экзамены были на носу, всю субботу я решил не заниматься и все утро сидел у Марочки, следя за тем, как она приводила в порядок комнату. Нужно отдать справедливость: дело в ее руках кипело, и не только мебель, но и я с поразительной быстротой перелетал из угла в угол, занимая самые неудобные позиции. По моему мнению, расставлена у нее мебель была прекрасно, и зачем понадобилось кровать перетащить к противоположной стенке, а стол поставить так, что в узенький промежуток между ним