В холоде и золоте. Ранние рассказы (1892-1901) - Леонид Николаевич Андреев

– Куда хочешь, хоть на смерть!

XII

– Послушай, ты говоришь азбучные истины! – возмутился Посконский. – Оставь часть отрицательную и переходи к положительной. Чего ты хочешь? Коротко и ясно: чего ты хочешь?

– Хочу быть честным человеком, – угрюмо ответил Полозов. Он смотрел исподлобья на Посконского, как тот метался по кабинету, и мял в кулаке свою широкую бороду.

– Не выношу этих общих, ничего не говорящих выражений! Хочу быть честен! Мы все честные люди.

– Ты, Аполлон, просишь краткости, я кратко и отвечаю. А хочу я сказать, что так мне жить надоело, и я хочу делать что-нибудь, чтобы быть полезным.

– Ну и делай. Намерение похвальное.

– Но что?

– Если ты будешь прикидываться младенцем, только что отнятым от соски, я не стану с тобой говорить. Ты превосходно понимаешь, что у нас можно делать и чего нельзя, и я не намерен вместе с тобою заниматься азбукой и маниловщиной… наизнанку.

– Не сердись, – кротко сказал Полозов. – Вообрази, что ты имеешь дело с человеком, который, ну, просто запутался, потерял меру вещей, что ли, и которому нужна азбука. Именно азбука. Не горячись и помоги мне.

Посконский пожал плечами и сел на стул.

– Спрашивай, – коротко кинул он.

– Ты умнее меня и гораздо старше, ты много видел и терся на людях, и ты скорее, чем кто-нибудь, можешь ответить…

– Спрашивай.

– Как, по-твоему, полезно лечить бедняков, ну нищих, что ли?

– Нет.

– Нет? – удивился доктор. – Но как скоро ты решил этот вопрос.

– Подумай, и ты придешь к такому же выводу, как и я. Дальше.

– Я думал и согласен с тобою. Но ведь это ужасно – люди болеют, страдают, и лечить их нет смысла, – доктор сделал большие глаза и посмотрел на Посконского.

– Если это кажется тебе ужасно, то лечи. Если говорить о смысле в значении конечной цели, то его нет. Но есть ближайшие цели. Облегчить страдание кому бы то ни было и как бы то ни было есть уже задача, вполне достойная честного человека.

– Но ведь это лить воду в бездонную бочку. И хуже даже того. Леча бедняков, я этим становлюсь на стороне тех, кто богат. Я им облегчаю их задачу. Они видят, что и ему, голяку, оказывают помощь, и спят спокойно…

– Если он будет умирать, они будут спать так же спокойно.

– Этого не может быть: совесть зазрит. И кроме того, они будут тогда бояться. А теперь они наносят раны, а я лечу их, чтобы не было так больно и чтобы раненый не полез от боли на стену. Ты понимаешь?

– При существующих условиях такая дилемма действительно представляется пытливому уму. По счастью, она никого не устрашает и не мешает являться на свет докторам Гаазам и другим, кого люди называют благодетелями человечества, и совершенно <по> справедливости. Самое лучшее, ты пойди к бедняку и спроси: хочешь помирать или хочешь, чтобы я тебя вылечил? Если он скажет: хочу помирать, – предоставь этого оригинала его участи. И когда обойдешь всех, забрось скальпель и разорви диссертацию. И умирай сам.

– Пусть так. Я согласен лечить. Но меня всегда будет мучить мысль, что я делаю бессмысленное дело, и меня будет подавлять масса горя, которое я вижу, тогда как я уничтожаю его только ничтожную крупицу.

– Мы все делаем бессмысленное дело, – сказал Посконский.

– И ты?

– И я. Ты думаешь, есть смысл в том, что я помогаю Иванову переложить в свой карман сотни рублей из кармана Ипатова, когда у них обоих черево чуть не лопнет.

– Но ты можешь помогать беднякам.

– У них, брат, совсем нет карманов. Конечно, и мы можем, до известной степени, помогать им, но в мере еще меньшей, нежели ты. Оправдать, например, невинного. Но таких очень немного попадает на скамью подсудимых, да их, почти всегда, оправдывают и без нас. Обыкновенно туда попадают отъявленные воры и мошенники.

– Но ты же говорил, – заметил доктор, – что, в сущности, преступников нет.

– И сейчас скажу это. Но при существующих условиях суд и наказания неизбежны. Ты первый обратишься к полиции, если у тебя сейчас при выходе снимут шубу.

– Но ведь тогда опять ложь. Преступников нет – а наказывать их нужно? Всюду ложь, что же это такое? – ужаснулся доктор.

– И всегда была и исчезнет только тогда, когда совершенно изменятся условия нашего существования. И всегда были люди, которые не могли выносить этой лжи.

– И?

– И разбивали голову об стену, отделяющую от будущего. Сколько разбрызгано по ней благороднейших мозгов! она давно уже стала красною от крови, но стоит, стоит! Быть может, она рухнет завтра, а быть может, будет стоять вечно. Быть может, за нею ничего и нет, а люди все бьются и бьются головами и красят ее своею кровью, честнейшею и лучшею кровью! – Посконский задумался. – Да, велика загадка жизни. Горе тому, кто пытается разгадать ее!

Доктор сидел подавленный и хмурый. Внезапно он вскочил и, протянув большие руки к Посконскому, крикнул:

– Но я не могу, понимаешь, не могу! Меня душит эта ложь! Я готов разбить свою голову – на кой она мне черт иначе. Понимаешь, я задыхаюсь! – и в подтверждение того, что он задыхается, Полозов с силою схватил себя за грудь, так что платье затрещало.

– Голубчик, все мы задыхаемся! – мягко сказал Посконский. – И будем задыхаться, и умрем от задушения. Нужно мириться. Только два есть пути: или идти рука об руку с существующим, или бороться с ним. Середины нет. Середина ложь.

– Но неужели же нет исхода?

Посконский покачал головой. Оба долго молчали. Наступило долгое молчание.

– Аполлон, ты помнишь Линскую?

– Помню, а что?

Полозов пристально посмотрел на него. Посконский махнул рукой и улыбнулся.

– Не годишься, друг, не годишься. То жизнь тревожная, мятежная, полная опасностей, страха и требующая соответственно приспособленного организма. Ты же, мой голубчик, толст и неповоротлив и труслив. Тебя всякая баба обойдет, ты всякого столба будешь пугаться. Куда нашему теляти да вовка съесть! Ты привык все по-хорошему, с крестом да молитвою, да подумавши, да измеривши, да десять раз взвесивши. Ты боишься шуму, крику, боли. Щекотки ты боишься? Ну, конечно. Ты любишь мягкую постельку. Ты согласен работать, но только в хорошем кабинете, да чтобы лампа стояла обязательно на этом месте, а не на том, да чтобы на ней обязательно синий колпак был. Тебе нужно после обеда и на сон грядущий книжку почитать. Ах, голубчик, ну куда тебе лезть ломать, когда ты треску боишься, и если в другом месте трещит, так ты думаешь, не над головою