Дыхание Донбасса - Владимир Дмитриевич Пронский

плясал от счастья, уподобляясь неразумному и чванливому недорослю, понимая, что теперь на него возложена новая задача, ему доверяют, а значит, он должен быть примером бойцам. Так его учил отец, так говорила мать, правда, по-своему: «Сам не будешь срамиться, сынок, то ни одна срамота к тебе не прилипнет!»

Семён в недолгом своём боевом опыте ни разу не отсиживался за спинами. А теперь просто обязан быть первым. Появлялся ли страх, когда думал об этом? Был, конечно, но только до начала атаки, когда выдвигались вперёд боевые машины пехоты, на которых мотострелки доставлялись к переднему краю, а там, выскочив из чрева машин, веером разбегались и, если нужно, то атаковали, если нужно, залегали в рытвинах, воронках, а то и поднимались, и встречали противника, либо вдогонку зачищали его – огрызающегося и пока не сдающегося.

В последний месяц фронт стабилизировался, и если в первые дни напряжённо сдерживали натиск превосходящих и, похоже, обезумевших от локального успеха сил противника, то встречая их, словно выбирались из осклизлой ямы – медленно, неохотно, но теперь, обогатившись мобилизованными, будто выливались из переполненного ведра: широко и по всей линии своего участка противостояния.

В этот день всё проходило будто по написанному сценарию, заезженному за последние недели. По шоссе со стороны Заречного и Торского выдвинулись танки, расползлись веером, их встретила артиллерия на дальних подходах к нашему рубежу обороны, в результате обстрела один танк был подбит, три других остановились, а ещё один, задымившись, повернул назад, и чем он сильнее ускорялся, тем гуще дымил, и вскоре по его правому боку вспыхнуло пламя, заставившее танкистов чуть ли не на ходу покинуть машину и разбежаться в разные стороны, спасаясь от взрыва боекомплекта. И он вскоре произошёл, озарив хмурое пространство фейерверком из искр и малиновых языков острого пламени. Но всё это было на дальнем подступе, хотя на прямой видимости, но поступали сообщения от разведчиков о параллельном наступлении ещё одной колонны со стороны Диброва и Кузьмино, двигавшейся под прикрытием опушки леса национального парка, тянущегося на несколько километров до топких берегов Северского Донца. Из этих лесов могли угрожать только разведгруппы либо малые силы, а это не та опасность, которой ныне необходимо остерегаться по-настоящему. Главное – выдержать лобовой удар, а с южной колонной разберутся луганские подразделения.

После взрыва танка в центровой колонне противника произошло замедление, но это было временное замедление, и стало понятно, что на батальон Пронько колонна навалится по-настоящему. Вот только смогут ли три уцелевших танка врага выдвинуться к линии окопов из-за пересечённой местности распутицы, или ограничатся стоянием в пределах видимости и оттуда начнут поддерживать своих мотострелков, всё ближе приближавшихся жабьими скачками. По окопам уже прошла команда: без приказа огонь не открывать. Томились до последнего предела, и вскоре приказ последовал. Автоматы, пулемёты, гранатомёты встретили наступающих стрелковым огнём, заставили их залечь, и тут приступили к работе наши миномёты. Достаточно долго враги терпели обстрел, словно слившись с бурьянистой луговиной и кустами, но всё-таки не выдержали и по одному, по двое-трое начали откатываться. И тут прозвучала команда: «Вперёд!» Её ждали, к ней внутренне готовились бойцы и, подстёгнутые этим ожиданием, двинулись на отступавшего противника. В этот момент миномёты замолчали, и трескотня стрелкового оружия и буханье гранатомётов слились в единое шумовое поле.

Семён преследовал отступавшего противника в первом ряду, рядом с ним оказался Кочнев, как и договаривались перед атакой. После миномётного затишья показалось, что число отступавших выросло, но это не испугало, а лишь прибавило азарта, как прибавляется у охотника при виде большой стаи дичи. Толян что-то кричал, размахивая автоматом, но Семён не понимал земляка, только радовался, что он здесь, рядом, и, запыхавшись, бил короткими очередями по серым фигуркам врагов. Он очень быстро расстрелял один магазин, примкнул второй и устремился далее, минуя двухсотых, добивая трёхсотых, потому что в пылу преследования не мог остановиться, зная, что они могут стрелять в спину, и забыв обо всём другом на свете в этот момент. И было жутко наблюдать боковым зрением, что и наши бойцы то слева, то справа падали, падали по-разному: кто плашмя, кто заваливаясь набок, кто, будто оступившись, запахивался подбородком в луговину.

Когда был почти расстрелян третий магазин, донеслась команда: «Отбой! На исходные позиции!» И едва разрослось пространство между наступавшими и преследуемыми, вскоре оказавшимися под защитой своей бронетехники, вроде как по обязанности огрызавшейся, то по месту их скопления прилетело десятка два снаряда чуть ли не одновременно, покрыв всё пространство шаровыми разрывами, огнём и дымом, создав дымовую завесу.

– Вот и «солнцепёк» нам в помощь! – кто-то сказал дрожащим от напряга и волнения голосом.

Наши откатывались назад, по пути подхватывая двухсотых, перематывая жгутами и перевязывая трёхсотых. Они, кто мог, вкалывали себе обезболивающее, либо вкалывали им. Кто-то из них ковылял сам, кого-то, подхватив под руки и ноги, согнувшись, несли, а кого-то тянули, зацепив за карабин, так же, как и двухсотых, только с большей осторожностью. Всех раненых в окопах ждали, осторожно перемещали к машинам эвакуации; следом, уточнив личность, отправляли двухсотых, коих в роте оказалось трое, и десятка полтора раненых, считая и Толяна Кочнева. Тот сидел в блиндаже, сняв «броник» и куртку, и осматривал руку выше локтя, пытаясь тампоном остановить кровь. Его заметили, хотели отправить к санитарной машине, но он заупрямился:

– Не хочу на койке валяться, мне и здесь неплохо.

Единственное, что он позволил подошедшему санитару, это обработать «царапину» и перебинтовать руку. Рана, действительно, оказалась лёгкой, но пуля или осколок продырявил обе куртки, нательное бельё, чем Толян остался очень недоволен:

– Ну вот, теперь дуть будет – не лето красное стоит!

– К старшине подкати – бэушную выдаст!

– Ага, с двухсотого снятую! Хорошо, если с нашего, а если с врага? Не хочу! Сам зашью!

Мало-помалу возбуждение и суета прошла, всяк занимался кто чем, но большинство приходило в себя. Семён не исключение. В его отделении оказался один тяжелораненый, и это угнетало, как и общие потери роты. Никакого сравнения с прежними схватками. Сегодня что-то противник совсем озверел – шёл стеной, и, вспоминая отдельные моменты, Семён как в замедленном повторе прокручивал эпизоды боя, те его моменты, когда его очереди попадали в наступавших, он отчётливо видел, как вздыбливались на них «броники», куртки, но падали они почему-то не сразу, а лишь со второй или третьей очереди, но и свалившись, некоторые пытались отстреливаться. Таких Прибылой безжалостно добивал, всякий раз вспоминая поверженного три недели назад поляка, и всякий раз мелькала мысль: «Откуда у них такая упёртость, словно перед ними