Дыхание Донбасса - Владимир Дмитриевич Пронский

не такие же русские, если бьются с оголтелой неистовостью, будто защищают от варваров жену или своих детей? Но ведь нам не нужны ни их жёны, ни дети! Это надо так оскопить свою душу, так перевернуть сознание, что они готовы теперь землю грызть за своих верховных клоунов, продавшихся Западу, продавших и их заодно. И где они были, когда восемь лет расстреливали Донецк, где были, когда громили Луганскую землю?! Хоть кто-нибудь из них возопил, как все они вопят теперь, истекая гнилой ложью и перевёртыванием фактов. И так далеко зашли в этом, так поверили в собственное враньё, и теперь, похоже, и сами не ведают, что творят».

От мыслей Прибылого отвлёк рядовой его подразделения Безруков, тоже, как и он, недавно мобилизованный, от природы наполовину седой, и это ему прибавляло возраста. Он подсел рядом и закурил. Сказал, как и не ему:

– А вы, товарищ сержант, молодца! Все пацаны думали, когда вы слиняли к комбату, что ненадёжный этот Прибылой, скользкий, у него и фамилия соответственная. Это тем более удивило, что все знали, что вы весной уже участвовали в операции добровольцем. Были ранены. Особенно переживал Толян и сержант, которому ногу отчикало, Перфильев. Всю неделю, пока вы катались с комбатом, они туча тучей ходили, а как вернулись – Толян духом воспрял. Жалко только, что сержант не знает о вашем возвращении, плохая у него память останется.

– Память – дело наживное. Да и земля слухами полнится. Давай по-простому… Тебя Антоном зовут, земляк? – Тот кивнул. – Так вот, Антон, мне и самому тошно было, и уж жалел, что вызвался помочь с починкой машины. Сначала жалел, а потом засомневался: «А что, надо мимо пройти, ухмыльнуться и назвать водителя олухом? Ведь не развалился же я, когда залез под уазик, а уж что потом случилось – от меня не зависело». Приказ есть приказ, и я его выполнил. А как бы ты поступил на моём месте?

– Так же, конечно. В этом нет вопросов.

– Вот и я о том же. И, поверь, рядовым быть легче, когда отвечаешь только сам за себя, а теперь, хотя и мелкая на первый взгляд, но вполне серьёзная ответственность появилась за каждого бойца. Прежде об этом не задумывался, а новая забота постоянно мозг сверлит. Но что я один могу сделать? Поэтому совсем не помешает делу, если в отделении будем помогать друг другу, а не станем скользить равнодушно мимо и отводить взгляд. Ведь так?

– Верно, сержант! Хорошо, что…

Он не договорил, когда встрял проходивший мимо Толян, с ходу спросивший:

– А вы чего это тут причепурились, соображаете? Третий нужен?

– Тебя и ждём, не знаем, кого послать!

– А что – я запросто. Тут в деревеньке неподалёку какая-то бабуся самогонку продаёт!

Пресекая нахальные слова земляка, Прибылой сразу применил власть, напомнил, кто он есть:

– Об этом, ребята, рано думать, а вот «калаши» чистить пора.

34

Родители знают, как тяжело дожидаться весточки от детей, особенно если неизвестно, когда она придёт, особенно если твой сын долго не даёт о себе знать. Уж сколько мыслей передумается, сколько разных картин мелькнёт перед глазами, уж вся душа переболит и иссохнет, и не перестаёт иссыхать. Уж с телефоном ложишься и просыпаешься, и в течение дня не расстаёшься с ним, а если по какой-то причине расстался ненадолго, то тотчас ищешь возможный звонок в «пропущенных». Всё это так, у кого есть взрослые дети, тот это знает, особенно если сын на фронте.

Родители Семёна Прибылого не исключение: прошёл почти месяц с того дня, когда он позвонил с полигона, сказал, что завтра выдвигается к фронту, попросил не переживать и предупредил: когда позвонит в следующий раз – неизвестно, даже пошутил, сказав отцу: «Не переживайте, если от меня не будет весточки, главное, чтобы из военкомата не позвонили!» Его слова тогда Иван Семёнович понял правильно и сказал, напутствуя: «Береги, сын, себя, ты у нас один остался…» Он хотел сообщить, что, мол, мать совсем разболелась, почти не встаёт с постели, но не стал огорчать Семёна, и без того угнетённого, сколько бы он ни храбрился. Тем более Вере Алексеевне к тому времени успели сделать экстренную операцию – удалили грыжу на позвоночнике, и она, хотя не сразу, но потихоньку приходила в себя, начинала осторожно ходить по дому. Её освободили от дел и обязанностей, и более всего помогала сноха Ольга. Она и в обычное-то время всегда желанной была, а в этой ситуации особенно проявилась. Приготовит, постирает, в доме уберётся и сына на произвол не бросает: несколько раз позвонит, удостоверится, что с ним всё хорошо. А первые несколько дней после операции так и вовсе ночевала с ним у свекрови и свёкра, которых по-прежнему считала даже при погибшем муже близкими родственниками. Да и как иначе, если их связывает её сын, которому они не чужие люди.

В дни, когда Семён был мобилизован, переживания его родителей передались и ей, ведь их сын всегда необыкновенно внимательно относился к её Евгению, особенно когда тот остался сиротой. Ольгу радовало, что Семён поговорит, поинтересуется учёбой племянника, спросит, чем увлекается, как проводит свободное время. Хотя и редко приезжал в Затеряево, зато всегда с подарками, но не это главное. Главное в нём самом: посмотришь на него, поговоришь – и на душе легче становилось, будто с доктором поговорил, а тот развеял все сомнения и страхи.

Когда Вера Алексеевна более или менее оклемалась, то попросила мужа, почувствовав в себе силу:

– Вань, чего делать-то будем?!

– Ты о чём?

– Да как же: уж сколько времени прошло, а от сына ни гугу! Сходил бы в военкомат, спросил там, в чём дело, почему Семён столько молчит? Может, не дай бог, с ним что-то случилось!

– Если что-то произошло, то сообщили бы, не переживай. Но не дай бог такого известия. Так что смирись и молись за него. Парень он разумный, без нужды рисковать не будет.

– Что же, тогда сама буду узнавать.

– Куда тебе, если ходить толком не ходишь.

– Такси вызову!

Побывала она в военкомате или нет, так никто из семьи и не узнал, но по изменившемуся настроению поняли, что побывала, иначе бы не ходила такой, если не повеселевшей, то задумчивой и спокойной, оставив все волнения на стороне. Видимо, ей там действительно сказали что-то такое, что подействовало положительно. Иван Семёнович, как-то не выдержав томления, спросил напрямую:

– Чего тебе наговорили-то?

Она не стала притворяться, переспрашивать:

– То и сказали. Ничего