Стремление убивать - Марина Андреевна Юденич

Воспоминания были отчетливыми и яркими.

Нестерпимая боль захлестывала Душу, словно пытка повторялась наяву, но причина экзекуции оставалась неведома.

Отчего так взбесился Голос?

Что за тяжкий грех сотворила Душа?

В чем посмела ослушаться своего повелителя?

Этой тайны не желала открыть Память. Похоже было, что старуха окончательно выжила из ума в своем гнилом дупле.

Мелькнуло, правда, смутное ощущение, что происходящее как-то связано с прогулкой вдоль реки и тихим шепотом печальной женщины.

Мелькнуло.

Но тут же и растворилось в потоке ужаса, захлестывающего Душу, по мере того как воспоминания проступали все более отчетливо.

Силен был ужас, но даже его удушливая волна не утопила странное наблюдение, которое — вдруг! — озарило Душу.

Отвечая Голосу, она не оправдывалась более, как обычно, не скулила и не молила о пощаде, она — неслыханное дело! — возражала.

Замерла Душа, но и насторожилась, потрясенная своей дерзостью.

— Я не сделала ничего плохого. — Собственные слова доносились до нее из потока воспоминаний, будто чужие. — Я не сказала ни слова неправды.

— Неправды?! Откуда взялось глупое слово? «Неправда! Правда!» Тебе ли, безобразному призраку, рассуждать об этом! Тупая скотина! Ты сама суть неправда. Ибо тебя нет! Попросту нет на этом свете! И теперь — уж точно! — не будет никогда. Потому что я — только я, один я во всей вселенной! — мог вернуть тебе человеческий облик. Но — пеняй на себя! — никогда не сделаю этого. Слышишь? Ни-ког-да!

Голос бесновался еще долго.

Изрыгал страшные проклятия, оскорблял Душу и грозил ей всяческими карами.

Трепетала Душа.

Как и прежде, боялась когтей желтоглазого дьявола, но более всего боялась навсегда остаться такой, как была теперь — бестелесной, неприкаянной в пространстве и во времени, незримой для смертных, но — лишенной бессмертия.

Боялась.

И… сомневалась в том, что подобное возможно.

Новое чувство проснулось в Душе, неведомое прежде. Странное, непривычное чувство.

Однако крепло оно.

Чем страшнее свирепствовал Голос, тем отчетливее пульсировало сомнение в настороженной Душе.

Набирала силу мелодия нового чувства, а страх стихал.

Бледнел.

Таял.

Отлетал вместе с последними тенями предрассветных сумерек.

И — правда!

Вдруг вспомнилось Душе: в тот самый момент наступало утро.

Что то был за момент, чем оказался он так особо приметен, что даже утро, занимавшееся в розовом морозном тумане, запечатлелось в памяти?

Не ведала Душа.

Но помнилось ей теперь опетливо и ясно: что-то дерзкое крикнула она Голосу. Такое дерзкое, что даже он, вездесущий, не мог ожидать такого. И — смолк, потрясенный.

Мгновение висела в прохладном полумраке тишина.

А после грянул гром.

Настоящий.

В том Душа уверена была абсолютно. Ибо гром этот, как и заведено обычно в природе, сопровождала яркая, ослепительная вспышка. А потом — опять же согласно обычной природе явлений — пространство стало затягиваться мраком.

Гроз Душа не любила и откровенно боялась, но теперь не успела она даже испугаться и только удивилась мимолетно — странная эта гроза разбушевалась явно против правил. Зима стояла на дворе, и наступало утро. Отчего же тогда яркая вспышка молнии, как в ночную пору, растворялась во мраке?

И еще кое-что несказанно удивило Душу: не с небес полыхнула эта удивительная гроза. Где-то рядом гремел гром, и молния полыхнула совсем близко. Странно это было еще и потому, что именно оттуда, из прохладных сумерек, окружавших Душу, только что клокотал разгневанный Голос.

А потом явилось Душе еще одно видение.

Два черных пса, огромных, желтоглазых, тех, что были Душе единственной отрадой и сами любили ее беззаветно, неожиданно ворвались в полумрак. Страшны и неумолимы были они в тот момент, даже Душа оробела, увидев свирепые морды, оскаленные пасти и горящие в полутьме глаза.

Черный туман уже совсем заволок картину, в нем безвозвратно тонуло все: цвета и звуки — но отчаянный вопль Голоса различила все же потрясенная Душа. Тысячу раз звучал он рядом с ней и, казалось, известен был так, как ничто во вселенной, но сейчас узнан был с трудом. Бессильной яростью и предсмертной тоской полнился Голос. Что ж удивительного в том, что не сразу узнала его Душа? Не доводилось ей прежде слышать подобное.

Ужасен был вопль и так силен, что дрогнула даже пелена черного тумана, расступилась на миг. Увидала Душа: страшно корчась, падает на знакомый ей светлый ковер человек, нелепо вскидывает руки, пытаясь заслониться от собачьих клыков.

Тщетно!

Жутко лязгают безжалостные челюсти. Кровь и куски человеческой плоти разлетаются в стороны, уродуя светлую поверхность ковра.

«Кто он?» — успевает подумать Душа и мучительно вглядывается в наступающую тьму.

Напрасно.

Человек, чье изуродованное тело яростно грызут обезумевшие псы, ей неизвестен.

И — странное дело! — ни жалости, ни сострадания, ни даже страха перед лицом смерти, такой дикой и отвратительной, Душа не испытывает.

Спокойно и с некоторым даже облегчением погружается она в черный туман, властвующий вокруг уже безраздельно.

Странный, неведомый прежде покой переполняет теперь Душу. Становится ей легко и радостно.

Небывалые чувства!

Наслаждается ими Душа, ничуть не беспокоясь о том, что станется теперь с нею.

И лишь какое-то смутное, необъяснимое до поры чувство мешает ей окончательно раствориться в блаженном покое.

Откуда-то издалека доносится до нее голос.

Но это совсем другой голос, его ничуть не боится Душа, он не таит в себе угрозы, не бранит ее, а только расспрашивает осторожно.

— Варварски убит… Зарублен топором, — произносит голос, поначалу обращаясь вроде бы и не к ней, не к Душе вовсе.

Случайные слова неожиданно будят яркие воспоминания.

Смутная тревога, та, что мешает Душе раствориться в вечном покое, внезапно обретает формы.

Волнуется Душа: покинет ли ее наконец последняя тревога?

Спешит избавиться от воспоминаний.

И — неслыханное прежде дело! — с готовностью откликается из своего полумрака.

— Это правда. Правда, — неуверенно начинает Душа. — Я убила топором. Всех убила топором. Я больше не хочу убивать.

— Конечно. Все это знают, можете быть уверены. Вы никогда не хотели убивать. Вас заставляли, верно?

— Заставляли? Не знаю… Нет, меня никто не заставлял, я никого не знаю. Нет… Он просто говорил мне, что я должна это сделать. Потому что однажды я уже сделала это… И если не стану делать теперь, желтоглазый дьявол заберет меня снова.

— Однажды — это когда вы убили отца?

— Отца? Откуда вы взяли? Нет. Что за глупости вы говорите! Я так любила папу, но ведь он умер. Если бы папа был жив… Если бы был папа… Он никогда не посмел бы так со мной обойтись. Никогда.

— Да, конечно, никогда не посмел. Вы имеете в виду вашего