Стремление убивать - Марина Андреевна Юденич

чреваты. Мне вдруг стало не по себе, его самоуверенность разбередила душу настолько, что нахлынуло раздражение. Словом, я спросила его, не желают ли люди, постигающие такие искусства, потягаться с Богом?

— Замечательно. Очень верное определение. Интересно, что он ответил?

— Мне кажется, он был раздосадован вопросом. Такая постановка пришлась ему не по вкусу. Но внешне все выглядело пристойно и даже любезно. Он объяснил мне, что хирург, сделавший разрез на теле больного, вряд ли задумывается над тем, кому в эти минуты подобен: Господу или кровавому убийце. Его дело — спасать. То же — психолог. Постойте, я помню почти дословно, что он тогда сказал: «Когда… в твоих руках кровоточащая… душа, которой ты можешь помочь…»

— Кровоточащая душа? Красивый образ. И точный. Но…

— Вас в нем что-то не устраивает?

— Дело не в образе. По сути, яркой картинкой, которая немедленно возникла перед глазами, он отвлек на секунду ваше внимание.

— Но зачем?

— Затем, чтобы никто ненароком не заметил тонкой логической манипуляции. В один ряд были поставлены два понятия, природа которых этого категорически не допускает. Душа и тело. Смотрите, хирург извлекает кровоточащее сердце, отчетливо видит, какой его участок поражен, и точно знает, что надо делать, чтобы устранить опасность. Ибо сердце — объект материальный. Относительно его имеются четкие стандарты и критерии, которые хорошему кардиологу известны, как таблица умножения. Теперь — душа. Субстанция нематериальная, не поддающаяся метрическому исследованию. Критерии ее состояния никогда не могут быть установлены точно, ибо данные о душе мы получаем только со слов того, кому она принадлежит. Проникая в сознание, даже очень хороший специалист может только предполагать нечто, основываясь на собственном и классическом опыте. Во-первых, потому, что лишен возможности исследовать объект непосредственно. Во-вторых, потому, что лишен стройной системы желательных показателей, которыми обладает тот же кардиолог. Ибо состояние души, нормальное для одной личности, для другой — свидетельство серьезного недуга. Описать же все возможные состояния всех душ во вселенной…

— Да, понимаю. Значит, я все же была права, когда говорила о стремлении сравниться с Богом.

— Вне всякого сомнения! И благо бы только стремление! В процессе работы возникает — возможно, не у всех и, разумеется, в разной степени — именно это странное чувство. Пугающее, дразнящее, дурманящее голову почище любого наркотика. Велик соблазн почувствовать себя немного Богом. И страшен, потому что для большинства смертных — губителен. Вдумайтесь! Дьявол и здесь затевает свою извечную шутку: посул — иллюзия обладания — и… жестокое, страшное разочарование!

— Выходит, что Макса Симона он обманул дважды.

— Именно. Потому я и говорю о «двойном безумии».

Второе наваждение Симона заключалось в том, что он решил исполнить роль Создателя, властвующего над душами. Душа Роберта в этом смысле была самым завершенным его творением.

Думаю, рано или поздно он сумел бы привести в подобное состояние как минимум еще четыре души. Впрочем, их зависимость была уже запредельной. Сегодня мы знаем точно, что трое — по меньшей мере трое! — не смогли или не захотели пережить безумца.

Впрочем, вся эта адская смесь безумных затей и мистификаций лежала в одной плоскости его сознания — той, которая была поражена разрушительной коррозией безумия.

На другой — внешне нормальной, обращенной к миру — канва дикой фантасмагории представала филигранным логическим построением.

Судите сами.

Он затевает эксперимент с четырьмя своими пациентами, который хотя и нарушает слегка профессиональные каноны, в принципе — ничем сверхъестественным не отличается. Обычная проработка проблем… Попытка «проживания» наяву травмирующей ситуации. Катарсис — освобождение от навязчивой идеи. Цель понятная и желанная для четырех страдающих человек.

Но ведь это — отнюдь не главная цель всего эксперимента и — уж тем более! — его автора и руководителя..

Чего же на самом деле хотел Макс Симон?

— Упрятать одно убийство в целую серию — а точнее, пять аналогичных преступлений.

— Браво, Паша! Именно упрятать. Причем, согласитесь, не повстречай Роберт в то роковое утро Веру, план Симона имел все основания стать удачным.

— Если бы в нем когда-нибудь возникла нужда. В чем я, откровенно говоря, сильно сомневаюсь. По-моему, наш гений действительно был уже основательно не в себе и слегка перемудрил. Связать убийство врача в обычном диспансере с историей плагиата двадцатилетней давности?! Увольте меня: ни один из наших сыщиков на такое не способен — или я не адвокат Гаврилов!

— Ты адвокат, никто с этим не спорит. Он же был, а вернее, ощущал себя почти Богом или по меньшей мере святым апостолом. Последним камнем преткновения на пути собственной канонизации виделся великому Максу Симону врач из обычного диспансера. Устранить его простым линком, банально отшвырнув с дороги, Симон не мог. Это было бы проявлением человеческой слабости. Ему необходимо было действо, достойное Зевса. По его разумению, достойное…

Словом, расчет Симона был прост и гениален.

Хотя не нов.

Идея сокрыть одно убийство в череде других, вроде бы беспричинных, приходила в голову многим.

Симон пошел немного дальше.

Он был готов представить следствию не только серию убийств, но и серийного убийцу, с готовым сценарием трагедии в придачу. Простым и понятным каждому.

Сумасшедший Роберт подслушивал.

Вдохновлялся идеей убийств, планы которых теоретически — чисто теоретически! — разрабатывал доктор Симон со своими гостями.

И… убивал.

В точности так же, как убил более двадцати лет назад родного отца.

Такая вот почти безупречная, стройная и очень доказательная версия…

Она могла бы сойти за истину, если…

— … если бы тебе на голову не свалилась старая папка.

— Отнюдь. Если бы двадцать лет назад Максим Симонов не поверил, что вечный искуситель может однажды, расщедрившись или шутки ради, исполнить обещание. Сыграть честно. И уступить простому смертному победу в своей любимой игре.

— Выходит — он снова победил?

— Максима Симонова — да, безусловно.

— А Роберт? А те четверо? Они что ж — невинные жертвы?

— Не знаю. Не уверена. Мне отчего-то не ложится на душу определение «невинная жертва». Доказано миру — и тысячи раз притом! — в конечном итоге Создатель всегда справедлив. Другое дело, что мера его справедливости не всегда укладывается в границы одной человеческой жизни. Но если выпадают на чью-то долю тяжкие страдания…

— Послушайте! Мы ведь не знаем еще, как сложилась судьба четвертой женщины. Быть может, она… — Вера замолкает, не закончив мысли.

Что с ней?

Сбилась, устыдившись внезапного порыва?

Стало вдруг неловко за то, что перебила меня?

Нет, что-то другое остановило на лету стремительную мысль.

— Рассвет… — удивленно замечает Павел.

— Рассвет… — едва слышно вторит ему Вера и тихо улыбается.

Рассвет.

Время пролетело незаметно.

Новый день занимается в холодном лесу, растворяя непроглядную тьму