Стремление убивать - Марина Андреевна Юденич

и я, пораскинув мозгами на пару с одним грамотным человечком из Конторы, решил, что вполне могли быть и другие. Благо документы для семейного архива сохранились в целости и сохранности. Драгоценности, тоже конфискованные при аресте, понятное дело, пришлось приобретать в другом месте и за другие деньги, но тебя, моя прекрасная леди, это не должно беспокоить. Ну, теперь уяснила?

— Уяснила, — прошептала Юлька, еще совершенно не представляя, как будет жить с новым прошлым, но уже отчетливо ощущая прилив безудержного, восторженного счастья от сознания того, что оно у нее теперь есть.

С того памятного дня прошло шесть лет.

Сентябрь 1999 года в Лондоне был на редкость солнечным и теплым. Предпоследняя осень уходящего века, казалось, просто забыла по рассеянности заглянуть в столицу Туманного Альбиона. Впрочем, никаких туманов в эти сентябрьские дни здесь не наблюдалось. Небо было по-летнему прозрачным и ярким, а густые кроны деревьев в Гайд-парке, похоже, и не собирались одеваться в «багрец и золото», воспетые поэтом. Впрочем, сказано это было по поводу совсем иной осени, и леса, вдохновившие его, шелестели очень далеко от лондонской Парк-лейн.

В пять часов пополудни Юлия Богарне, супруга крупнейшего российского предпринимателя Михаила Моргулиса, покинув апартаменты, которые они с мужем традиционно занимали, спустилась в холл лондонского отеля «Дорчестер» — самого снобистского и самого стильного отеля Великобритании.

Madame Богарне, по общему мнению, была одной из самых красивых и изысканных дам российского бомонда. К тому же — и это было уже исключением из правила — Юлию Богарне хорошо принимали в европейском свете. Двери великосветских гостиных перед ней, а заодно и перед ее мужем, открывало славное и загадочное прошлое семьи, самым мистическим образом смешавшей в своем потомстве кровь русских царей, французских аристократов, их злейшего врага — Наполеона Бонапарта и, наконец, русского фельдмаршала Кутузова, разбившего мечту маленького корсиканца о мировом господстве.

О «Дорчестере» следует сказать особо.

Это не просто снобистский отель для снобов со всего мира.

Это цитадель британских традиций.

И если вся Британия, начиная с улыбчивой королевы-матери, просто чтит свои незыблемые устои, то в «Дорчестере» их чтят вдвойне.

Или втройне.

Холл отеля именуется Променадом и имеет вид длинной галереи, отделанной мрамором, уставленной мраморными же скульптурами, колоннами, а также диванами, креслами и маленькими столиками. Здесь накрывают традиционный пятичасовой чай, на который съезжаются удивительные, почти диккенсовские персонажи: пожилые леди в шляпках и джентльмены в твидовых пиджаках. Здесь же приобщаются к славной британской традиции постояльцы отеля: арабские шейхи, голливудские звезды и принцы крови маленьких европейских монархий, мужественно пересекшие Ла-Манш за штурвалами собственных самолетов. К чаю в Променаде подают обязательные «scones», маленькие сдобные булочки, выпекаемые здесь же, на кухнях отеля. А к ним — сливки, непременно девонширские, повидло, мармелад и маленькие сандвичи, в их числе — обязательный сандвич с огурцом, который англичане почему-то считают лакомством.

Михаил Моргулис часто наезжал в Лондон.

Сопровождая мужа в деловых поездках, Юлька полюбила сдержанную роскошь «Дорчестера» с его добротной, массивной мебелью и милыми неброскими цветочками, рассыпанными по обивке кресел, покрывалам и гардинам, неизменный утренний «porridge» и чинный ритуал «five o’clock» в Променаде.

Сейчас она спешила: чаепитие в «Дорчестере» собирало ежедневно изрядное количество народа, свободных мест в мраморном холле могло не оказаться.

Опасения — увы! — оправдались.

Величественная и грациозная, облаченная в костюм из последней коллекции «haute couture» дома «Шанель», баснословной стоимости, но совершенно неброский, идеально выдержанный в стиле «expensive simplicity» — дорогой простоты, любезной последнее время ее сердцу, Юлька ступила под своды Променада.

Метрдотель немедленно бросился ей навстречу, и сожаление его было так велико, что истинный британец позволил себе сдернуть с лица завесу классической сдержанности, сообщая именитой постоялице о том, что все чайные столики заняты. В душе Юлька сердито обругала себя «ленивой курицей», которая не потрудилась заказать столик накануне, но сохранила вид совершенно безмятежный. Метрдотель был одарен легкой, немного рассеянной улыбкой, и Юлька отправилась восвояси с неизменной отточенной грацией в каждом движении гибкого тела.

Метр догнал ее уже у лифтов.

— Простите, миссис Богарне, — он произнес французскую фамилию на английский лад, отчего та сразу же утратила галльскую легкость, — но один из наших постоянних и очень уважаемых гостей, его высочество герцог Александр Медичи, просит вас оказать честь выпить с ним чашку чая. Его высочество не мог просить вас об этом лично, прежде всего потому, что не был вам представлен, к тому же он не успел ничего предпринять: вы удалились слишком быстро. Я взял на себя смелость передать вам его просьбу.

Минуту Юлька колебалась, но в стенах «Дорчестера» все было так строго, чинно и респектабельно, что она сочла для себя возможным принять приглашение. К тому же именно в эту минуту ей безумно захотелось немедленно съесть парочку пышных, горячих булочек.

НОВЫЙ ХОЗЯИН СТАРОГО ДОМА

Свечи окончательно оплавились в тяжелых подсвечниках. Литые основания плотно увиты были вязкими струйками застывающего воска. И только кое-где в массивных серебряных чашечках тихо догорали, трепеща на ветру, крохотные язычки пламени. Однако им уж точно не под силу было совладать с кромешной ночной мглой, а предсмертная дрожь живого огня только подчеркивала безграничное ее господство.

Люди, продолжающие странную беседу свою в этом господстве мрака, и сейчас показались бы стороннему наблюдателю то ли гостями, то ли и вовсе — заложниками этой бездонной ночи.

Но откуда было взяться в такую пору стороннему наблюдателю!

А сами они ни на что, похоже, уже не обращали внимания.

— Ого! Значит, он игнорировал не всех. Что ж ты молчишь, если знала его хорошо? Расскажи, какой он, что за птица? А то тут некоторые ничтоже сумняшеся записали его в разбойники и убийцы.

— Я молчу, заметьте.

— Молчи, молчи.

— Так что же, Вера?

— Я не могу сказать, что знала его хорошо. Так, общались несколько раз, просто гуляли. Он очень хрупкий был. Впрочем, почему был? Он и теперь, наверное, такой же. Хотя не знаю, жизнь сильно меняет людей. Словом, тогда он был какой-то хрупкий… Причем не столько физически, хотя и физически тоже, но скорее — душевно. Изломанный, нервный. Истеричный даже. Какие-то невнятные философские рассуждения, стихи, конечно же. Тоже какой-то мистический декаданс. Знаете, он был словно откуда-то из прошлого… Мне кажется, такими были кумиры «серебряного века». Оголенные нервы, контакты с иными мирами, безумные фантазии…

— Оставь высокую риторику, Вера. Это всего лишь — кокаин, потребляемый кумирами, как ты изволишь выражаться, «серебряного века» в лошадиных дозах.

— Может быть. Не стану спорить. Но думаю, что