Стремление убивать - Марина Андреевна Юденич

дело не только в наркотиках. Иногда мне кажется, что им, на изломе двух веков, открылось нечто, что повергало в эти странные состояния… Но оставим «серебряный век». Я помянула его только потому, что Роберт был словно оттуда. Меня это и привлекало в нем, и отпугивало одновременно.

— Вот почему ты предположила, что он мог, как и мать, повредиться рассудком и потому пропасть так надолго?

— Да, именно поэтому. Он был, понимаешь, словно обречен на что-то страшное. Я не удивлюсь любому, самому трагическому повороту его судьбы.

— У вас был роман?

— Нет. По крайней мере не в том смысле, который мы теперь вкладываем в это слово. Он, похоже, эачис-лил меня в ряды своих поклонниц. Не знаю, правда, сколь многочисленны они были и были ли вообще. Но он стал смотреть на меня как на собственность. Нет, никаких физических поползновений, упаси Боже! Это было хуже: он стал считать меня собственностью интеллектуальной. В том смысле, что я должна была внимать ему в любое время, когда приходила ему охота говорить. О чем говорить, это было не важно, он мог говорить обо всем, но всегда непонятно и путано. Словом, любопытство мое очень скоро сменилось страхом и неприязнью. Пару раз я отказалась составить ему компанию на прогулке, еще несколько раз просила маму сказать, что я уехала в город, когда он появлялся у нашей калитки, и он все понял. Надо думать, оскорбился, по крайней мере попросту перестал меня замечать. Потом, как вы знаете, он внезапно уехал. И вдруг прислал мне письмо. Оно было какое-то странное. В том смысле, что совершенно не в его стиле. Никакой зауми, попыток казаться гением и сверхчеловеком. Наоборот. Он откровенно жаловался на неустроенность, грязь, лютые морозы, а более всего — на грубость и необразованность людей, которые его там окружали. Словно попал в другой мир. Он так и писал. Ничего не приукрашивая и не пытаясь скрыть своего бедственного положения. Очень жалобное было письмо. Я ответила ему, попыталась, как могла, утешить. Потом было еще несколько писем. Он все жаловался, правда, не так откровенно, как в первый раз. Я отвечала ему сразу же и, как могла, — тепло, но он писал все реже. А потом и вовсе перестал. И матери с бабушкой — тоже. Они беспокоились страшно. Тетя Лена даже собиралась ехать туда, на БАМ, но он вдруг прислал им короткое, очень сухое письмо. Дескать, оттого только и бежал в такую глушь, чтобы избавить себя от их мелочной опеки, и дальше — в том же стиле. Обе были буквально раздавлены. Я даже рискну предположить, что на состоянии Лены письмо сказалось самым роковым образом. Она ведь понимала, что давно потеряла мужа, хотя и пыталась бороться с этим, но узнала теперь, что от нее отрекается сын… Однако это только мои догадки, вполне вероятно, что многое из того, что происходило потом, мне не известно.

— Да, интересный вырисовывается образ… Похоже, яблочко от яблоньки действительно… Я имею в виду папашу.

— Нет, погоди, я как раз больше всего боялась, что после моего рассказа вы станете считать Роберта законченным негодяем. Вы поймите, ведь я оценивала его сквозь призму своих тогдашних идеалов, а они, как большинству из вас известно, были очень далеки от действительности. Я в молодости была девицей романтически настроенной, воспитанной все больше на книжных принципах. И потому многое могла понять и истолковать неправильно. Он был изломан? Да. Но чем? Что сделало мальчишку семнадцати лет истериком, подверженным всякой мистике? Этого ведь я не знала. И задуматься не взяла на себя труда. Так что к моим тогдашним впечатлениям сейчас нужно относиться очень осторожно.

— Что ж, это, пожалуй, справедливо. Твои принципы и сейчас, мягко говоря, не всегда согласовываются с действительностью. А уж тогда-то… Помню. Эдакая тургеневская девушка, ушедшая в «Народную волю».

— Спасибо за откровенность.

— Не на чем. Заходите еще.

— Ладно. Отвлеклись. Значит, в семьдесят шестом он уехал и… не пропал. То есть некоторое время подавал признаки жизни, а потом все же пропал. Так?

— Выходит, так.

— Правда, перед тем как пропасть, зачем-то нахамил матери с бабкой, но тут и гадать нечего: история темная. Может, просто крыша поехала от бытовой неустроенности и грубости окружающей среды. БАМ образца 1976-го? Могу себе представить… Поклонников декаданса там точно не было.

— Значит, в 1976 году исчезает Роберт. А в 1977-м Виктор окончательно бросает Лену. То есть официально объявляет ей, что подает на развод. Дальше история некоторым образом покрыта мраком, в том смысле, что подробностей происшедшего доподлинно не знает никто, а слухи ходили самые разные, один невероятнее другого. В самых общих чертах картина проступает такая. Лену это известие, видимо, доконало окончательно. И она каким-то образом покушалась на жизнь мужа. Происходило все это на городской квартире, поэтому детали никому не известны. Софья Аркадьевна вплоть до убийства Виктора молчала, а когда заговорила, оказалось, что и она не вполне здорова психически. Рассказывала она каждый раз новые истории, одну страшнее другой, но, полагаю, все они далеки от действительности. Впрочем, принципиального значения детали не имеют. Достаточно того, что мы знаем, а именно: Лена покушалась на мужа, но тот остался жив. И похоже, не очень опасался за свою жизнь, по крайней мере продолжал бывать на даче, где постоянно поселились теперь мать с дочерью, потому что городскую квартиру деда-академика «кухаркин сын» у них благополучно отобрал и жил теперь там с новой женой. Более того, каждый раз после визита на дачу эта сволочь — прости, Вера, — возвращалась в Москву не с пустыми руками. Софью Аркадьевну бывший зять крепко держал на крючке, угрожая возбудить против Лены уголовное дело и упрятать ее в психушку. И несчастная старуха отдавала ему постепенно все, что было в семье: фамильное серебро, бесценные полотна, скульптуры, экспонаты знаменитой на весь мир коллекции оружия, которую академик собирал всю жизнь; думаю, вы можете представить, чьи подарки пополняли его собрание! И так далее, и тому подобное… Полагаю, что и квартиру он заполучил тем же паскудным способом. Но подонку этого было мало. Он тайком от Софьи Аркадьевны вызывал из дома бывшую жену, и та мчалась, как девчонка на первое свидание, выпрыгивая чуть ли не из окна, чтобы не заметила мать. Для нее он припас новую сказку. Якобы оставить ее и ограбить заставила его жестокая необходимость. Он задолжал. И кредиторы потребовали, чтобы он женился на дочери одного из них, но были готовы оставить в покое, если он возместит сумму