Стремление убивать - Марина Андреевна Юденич

Но если очень постараться…

Призвать на помощь все свои актерские способности, всю богатую фантазию, объективные возможности. А если к тому же попросить помощи у друзей…

То…

То чем, черт побери, вы хуже голливудской команды?!

Граница становится совсем прозрачной.

Все вдохновенно играют спектакль, и… наступает разрядка.

Катарсис, если хотите.

Потрясение.

Очищение от скверны.

— То есть вы хотите предложить нам поиграть в убийство?

— Можно сказать и так. Но звучит как-то уж очень примитивно, даже, простите, пошло. Я предлагаю вам принять участие в разработке четырех тонких и изощренных убийств. Само собой разумеется, что планы должны быть столь совершенны, что ни о каком следствии, и уж тем более подозрении, которое может пасть d каждом случае на одного из вас, не может быть и речи.

Никто!

Слышите?! Никто!

Ни одна живая душа не должна заподозрить, что совершено преступление. Ни один самый тонкий аналитический ум не должен найти для себя зацепки.

Таковыми должны быть наши планы.

Мы станем работать без спешки, скрупулезно, продумывая мельчайшие детали. Погрузимся в сознание и жизнь наших жертв очень глубоко. Ибо в каждом отдельном случае нас поведут за собой сензитивы — люди, которые в разное время были с ними очень близки и потому помнят такое, что сами жертвы давно уж позабыли. Сначала безмерная любовь, а потом безумная ненависть обострили чувства наших проводников, довели до совершенства, почти звериного. Они не упустят ничего и ничего не забудут, в этом можем быть уверены. Конечно, информацию придется обновить, ведь кое-кто из жертв уже некоторое время недосягаем. Но ведь нас пятеро — а жертва в каждом отдельном случае знает только одного. В этой связи возможности наши практически безграничны.

Не люблю делать комплименты, но ко всему сказанному необходимо добавить, что наряду с общими недюжинными способностями каждый из присутствующих наделен и другими, редкими и неповторимыми. Поставленные на службу общей задаче, они сделают наш союз уникальным и неуязвимым.

И последнее.

В ваших глазах я читаю вопрос: с чего бы это он так уверен, что все мы, на самом деле такие умные, талантливые и неповторимые, бросимся очертя голову играть в сомнительные игры?

Разве нет у каждого из нас развлечений, куда более приятных и полезных, к тому же — принятых в нашем кругу? И если мы обратились к нему за помощью, то ведь не в поисках приключении, а только потому, что стремление, которое разъедает души, стало совсем нестерпимым?

Не так ли?

— Нет, не так. Похоже, пришла наша очередь обижаться. Потому что, исполнив панегирик выдающимся способностям, уму и интеллекту, вы, завершая свой спич, отчего-то вложили в наши уста примитивные вопросы. Вынужден вас разочаровать: суть вашего эксперимента мне, например, понятна. И я готов в нем участвовать. В то же время хочу предупредить сразу и даже, если угодно, оговорить свое право покинуть вас, если не почувствую облегчения. Гарантируя, разумеется, полную конфиденциальность.

— Вне всякого сомнения. Возможность прервать лечение в любой момент — неотъемлемое право всех моих пациентов.

— Но простите все же мою назойливость… Я на все согласна, и то, что вы собираетесь с нами делать, мне понятно вполне. И все же я хочу уточнить для себя: не может случиться так, что в результате нашей совместной работы кто-то обнаружит в себе силы и желание исполнить все… на самом деле? То есть воплотить план в жизнь?

— Конечно, может! Но это уже будет его осознанный выбор, и кто же может ему это запретить? Мы действительно должны особо оговорить условия конфиденциальности. Чтобы таким образом обезопасить всех прочих… Но держать кого-то за руки?.. Нет, это увольте!

— Да, я согласен с такой постановкой вопроса. Это сугубо личное дело. Не можем же мы до самой смерти дружить большим пионерским отрядом! И все же, маэстро, вопрос ведь был задан вам?

— Разумеется, я отвечу! Простите за банальность, Татьяна, но я все-таки не Господь Бог и не могу предположить, что взбредет в голову любому из вас через пять, десять, двадцать лет. Я свои-то поступки не могу прогнозировать так далеко. Единственное, что утверждаю абсолютно: методика, которая будет применяться, ни в коей мере не должна спровоцирозать такое развитие событий. И еще я уверен, что она принесет вам облегчение. Далее можно просто рассуждать логически: зачем же тогда убивать?

— Позвольте мне тоже задать вопрос. Хотя у нас, кажется, сложилась традиция сначала выражать свое согласие с тем, что вы задумали.

— Или несогласие.

— Нет уж, продолжать жить в этом кошмаре? Увольте! Я согласна. Но вот вопрос. Вы как-то рассказывали мне на консультации, что посредством этих так называемых сензитивов — я правильно произношу слово? — человека можно убить на расстоянии, не совершая ничего такого, что обычно принято называть убийством. Не может ли произойти нечто подобное?

— Маловероятно. Хотя на сто процентов такую возможность я бы не исключил. Но если это произойдет… Нет, поразмыслив, я все же исключаю такой вариант…

— Что ж, Бог вам судья!

— Но вы удовлетворены?

— Полностью.

— Что ж, осталось только назначить день, когда мы начнем.

— Завтра!

— Действительно, чего уж тянуть?

— Правда, давайте завтра…

— Завтра!

— Вы хотели сказать — сегодня, дамы и господа, смею напомнить: близится рассвет.

После этих слов гости немедленно обратили внимание, что в гостиной имеются часы, древние, массивные, как и вся прочая мебель.

Оказалось также, что часы идут.

Стоило только вспомнить о них, как полумрак наполнился мерным, с хрипотцой, тиканьем, словно кто-то невидимый вдруг начал негромко прищелкивать пальцами, непременно жилистыми, длинными и желтыми, прокуренными.

Так казалось.

ПОД КРЫШЕЙ СТАРОГО ДОМА

ДУША

Рассвет был уже близок.

Она чувствовала это каким-то немыслимым образом, хотя в густой чаще, которую нещадно трепал холодный ветер и поливал мелкий зануда-дождь, об этом, похоже, никто даже не догадывался.

Местные птахи, по крайней мере те из них, что зимовали в черном лесу, казалось, просто лишились рассудка в этом ненастье, налетевшем до срока. Бедняжкам осталась одна забота: не окоченеть в мокрых, выстуженных кронах и не свалиться безжизненными комьями вниз, в цепкие заросли коварных колючек. Им было не до рассвета, да и не разглядеть было робких предвестников грядущего дня в черном, неспокойном и неуютном небе.

И все же она чувствовала его приближение и была даже довольна, что сумеет первой наблюдать появление солнца, пусть бледного, чахоточного, но все же умеющего скупо приласкать тоскующую землю.

«Странно, — подумала Душа, с надеждой