Искатель, 2004 №6 - Андрей Левицкий

жизнь в долю секунды — она отвела взгляд в сторону, но Мерсов ухватил главное, и картинка развернулась в его мозгу полновесным воспоминанием, будто Варя все очень подробно рассказывала, а кое-что он увидел ее глазами и ощутил ее чувствами.

— Я не об этом, — сказал он, а Варя, улыбнувшись медленной и спокойной, не свойственной ей улыбкой, ответила:

— Я поняла, это не намеренно вырвалось, извините… Я еще плохо ориентируюсь в себе правильной, у меня такое ощущение, что…

— Лучше покажи, — быстро сказал Мерсов.

— Попробую…

Разговаривая, они шли, не замечая прохожих, друг на друга не смотрели, да и перед собой тоже мало что видели, брели, как сомнамбулы, и хорошо, что позади, шагах в пяти, шла Жанна, готовая прийти на помощь.

Они подошли к мрачному, серому, в темных потеках, трехэтажному строению, ремонтированному в последний раз, вероятно, в годы сталинских пятилеток, а, может, и вовсе не ремонтированному со времени постройки когда-то в конце девятнадцатого века.

— Вот, — сказала Варвара, остановившись перед тяжелой темной выщербленной, с многочисленными надписями и табличками, дверью. — Мне казалось, что я никогда не смогу найти ее. А нашла. Удивительно, правда?

— Что? — не понял Мерсов. — Ты не здесь живешь, Варя?

— Здесь? Почему здесь? Я в Ясенево живу, вы же знаете, Владимир Эрнстович.

Мерсов не знал, Варя никогда ему об этом не говорила.

— А это… — продолжала она, осторожно прикасаясь пальцами к холодному дереву, будто к музейной витрине, — это моя зеленая дверь, я всегда думала, что она такая и вовсе не в стене находится, а в старом доме с привидениями, и если войти, то — все…

— Все? — повторил Мерсов, оглянувшись. Жанна подошла и стояла теперь рядом.

— Все, — сказала Варвара, не решаясь надавить на кнопку одного из десятка звонков, расположившихся сверху вниз на дощечке, привинченной к камню четырьмя болтами с огромными ржавыми шляпками. — Я знаю, если войти, то уже не выйдешь.

— Мне было десять лет, когда я увидела эту дверь впервые, — Варвара не говорила, а скорее думала вслух или не вслух даже, мысль ее рассеивалась в пространстве, и Мерсов улавливал то ли обрывки, то ли самую суть, упуская ненужные детали. — На полке у папы стояло собрание Уэллса, и я добралась до пятого или шестого — сейчас уже не помню — тома. Я тогда обожала читать, не то что сейчас, когда читать приходится по обязанности и от вида книг у меня иногда начинается нервный смех… Господи, как мне тогда захотелось найти свою маленькую зеленую дверь в стене, войти и оказаться в волшебном саду, где все не так, как в реальной жизни, и где исполняются желания, и где жива бабушка, умершая от рака, и где дедушка, ушедший еще раньше, берет меня за руку и показывает удивительные истории, которые приключаются со мной, но вроде и без меня, а с кем-то, кто на меня похож…

— Но я точно знала уже тогда, что моя дверь будет не такой, как в рассказе. У каждого дверь своя, не такая, как у других. Моя — я это представляла почему-то именно так, а не иначе — вела в темный старый трехэтажный дом с широкими карнизами и тремя выщербленными ступенями перед входом… Вот они, видите? В доме много комнат, и в каждой — свой-мой мир, отдельный и принадлежащий только мне, мир «я хочу так», и дом мрачен только снаружи, он специально такой, чтобы никому не хотелось в него войти, только мне, потому что я знаю тайну, а другие — нет…

— Так войди же, — не выдержала Жанна, Варвара посмотрела на нее и сказала коротко:

— Страшно одной.

Но войти она должна была непременно одна, перед Мерсовым дверь не открылась бы, и перед Жанной тоже, разве что Ресовцев мог оказаться в том мире, который не был для него предназначен, но Эдик молчал, и Мерсов сказал, наклонившись к Варе:

— Это твоя дверь. Твой Элинор. Когда ты войдешь…

Он не закончил фразу. Варя быстро прикоснулась к самой верхней кнопке, внутри дома раздался резкий приглушенный короткий звонок, в замке что-то щелкнуло, и дверь начала медленно открываться — внутрь, в бездонную глубину прихожей, в темное для Мерсова чрево, где жило чужое пространство, которое он не мог видеть, потому что глаза его не воспринимали лучей, приходивших из не предназначенных для него измерений. А Варя увидела — что-то такое, от чего лицо ее озарилось внутренним светом, глаза ярко вспыхнули, то ли излучая, то ли отражая какую-то радостную мысль, и сомнения исчезли, страха не стало, детская мечта осуществилась, она шагнула через порог, не оглянувшись, дверь с тихим шелестом захлопнулась, и дом исчез, будто и не было его никогда на этом месте.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

«Наступил вечер. Очень трудно, а скорее всего невозможно, пользуясь словами русского (или любого другого) языка, рассказать, как это явление выглядело, что происходило в небе, на земле и в душах элинорцев, если то, что было у них над головами, можно назвать небом, а то, во что погружались при ходьбе их ноги — землей, и то, что беспокоилось, мучилось, радовалось и светилось в их телах, — душой.

Элинор лишь в четырехмерии Первого космоса выглядел покрытым облаками твердым и относительно холодным шаром, подобным Земле…»

Не годится.

Плохо. Плоско, как лист бумаги.

Мерсов щелкнул клавишей мыши и стер фрагмент текста, где попытался описать — честно попытался, пользуясь всем своим запасом слов, — не сам даже вечер на Элиноре, а только ощущение его приближения, ощущение, которое он и сейчас переживал, понимая, что истиное волшебство этого простого, казалось бы, явления природы, ни он сам и никто другой не сможет изобразить не только точно, но хотя бы на шаг, на миллиметр пространства приближенно.

Может быть, подумал он, нужны не обычные фразы, а гипертекст, возникающий в Интернете и дающий возможность перемещаться от одной реальности к следующей?

Нет, и гипертекст не поможет — это те же фразы, только выстроеные в иной последовательности, способной пересекать самое себя.

Может быть, подумал он, нужен не обычный компьютер, а модель с бесконечным число виртуальных внутренних пространств, погрузившись в которые сначала автор, а следом за ним и читатель смог бы…

Нет, подумал он. Мерсов понимал теперь страдания Ре-совцева — это были с некоторых пор и его страдания, — не сумевшего написать тот роман, какой виделся его взгляду и ощущался его органами чувств. «Элинор»… Что такое этот роман — вялое произведение, единственный смысл которого, похоже, в том,