Искатель, 2004 №6 - Андрей Левицкий

послания самому себе висел перед его глазами в воздухе осязаемой темной массой, перемещался вместе с его взглядом и на самом деле, конечно, существовал не в реальности, а во внутренних измерениях личности.

…в начале той дороги, которой нет…

Какое может быть начало у несуществующей дороги? И если дороги нет, то как по ней идти?

«Потому у нас ничего и не получается, что мы собираемся идти по дороге, которой нет на самом деле», — подумал он. И еще: наша мысль линейна, направлена в пространстве и времени, а там, где мы на самом деле существуем, как целое, мысль не возникает, не исчезает и не развивается, она просто есть, а понятия «там» нет вовсе, и пока я в своем человеческом теле своим человеческим мозгом пытаюсь понять самого себя — вечного, нездешнего, реального, придуманного, могучего, бессильного в этом мире и всемогущего в том, — пока я пытаюсь все это понять, я не могу быть собой, потому что мозг мой к принятию таких идей не приспособлен.

И что же делать?

Как Ресовцев — уйти, чтобы жить?

Но ведь и Эдик не живет на самом деле, потому что здесь остались мы: я и Дженни, без которых он лишь одинокий палец чьей-то руки.

Ресовцев не может вернуться, а мы не можем, боимся, не хотим расстаться с земными телами, чтобы…

Почему непременно нужно это сделать? Если я живу на Земле, если я здесь родился, значит, это и было природным предопределением. И Дженни не просто так родилась на этой планете, и встретились мы все на одном пятачке не случайно.

А для чего?

Нужно ли клеткам организма понимать свою суть? Нужно ли им, разбросанным по жизненно необходимым органам, стремиться быть вместе, стремиться к встречам, к пониманию друг друга и общего целого? Нужно ли это организму, клетками которого мы являемся?

«Почему? — подумал Мерсов. — Почему я решил, что мы всего лишь клетки — такие, как кожный эпителий на моей ладони, который вдруг осознал себя, понял, ощутил, что ноготь на большом пальце ох как красив, и влюбился в него, и хочет быть с ним вместе…

А мне это нужно — чтобы кожный эпителий и ноготь?..

Я совсем запутался. Не хочу об этом думать.

Ты ждешь меня, Дженни? Я иду».

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

— Ее нигде нет, — сокрушенно сказала Белла Константиновна, сидевшая в редакционной комнате за соседним с Варей столом. — Как ушла вчера с работы — так с концами. Домой не возвращалась, у Юлика не появлялась тоже, он рвет и мечет, думает, дурачок, что Варька с кем-то спуталась. Глупости, он Варю совершенно не знает! С ней случилось что-то страшное…

— А что милиция? — прервал Мерсов словесный поток, который, похоже, не иссяк бы никогда.

— А что милиция? — Белла Константиновна продолжила за Мерсова, будто не прерывала начатой фразы. — В милиции сказали: будут искать, но не сегодня, нужно, чтобы прошло трое суток, и чтобы родственники за эти дни подумали, куда она могла уехать, потому что по всем больницам уже звонили, и даже по этим… язык не поворачивается сказать…

— Морги, — подсказал Мерсов.

— Да, туда тоже звонили — ничего. Просто исчезла Варька, и у нас говорят, что она слишком много в последнее время редактировала разных авторов, которые о пришельцах пишут, она обычно детективы редактировала, а недавно ее из редакции фантастики попросили, лишняя подработка не мешает, она взялась…

— Глупости, — прервал Мерсов. — При чем здесь пришельцы?

Разговаривая, Мерсов шарил взглядом по поверхности Вариного стола. Где листок? Много всякой бумаги — стопкой, вразброс, в папках и просто так, с отпечатанным текстом, исписанные авторучкой и просто белые листы…

Где?

Распечатка на струйном принтере, плотный текст.

Вот.

Мерсов подошел к Вариному столу, листок лежал наполовину прикрытый стопкой распечаток — кто-то уже после ухода Варвары принес и положил сверху, — он вытащил лист, сложил бумагу вчетверо и сунул в карман пиджака. Еще остался файл в компьютере — чтобы стереть, нужно его найти, а в какой директории он записан…

«Оставь это, — сказал Мерсову внутренний голос, — в компьютере разберусь сам». «Ну и хорошо, — согласился Мерсов с Ресовцевым, — скажи только, что мне-то теперь делать? Нам с Дженни?»

«Ничего, — сказал Ресовцев. — Будете готовы — поймете. А пока — живите в этом… в таком…»

— В каком? — пробормотал Мерсов. — Вполне приемлемый мир. Я привык. Каким окажется тот…

«Мириться лучше со знакомым злом, — сказал Ресовцев, — чем бегством к незнакомому стремиться».

— Конечно, — сказал Мерсов. — Боязнь страны, откуда ни один не возвращался…

— Что? — переспросила Белла Константиновна, прервав свою нескончаемую речь. — Вы что-то сказали, Владимир Эрнстович?

— Я сказал: до свиданья.

Он вышел в коридор, достал листок из кармана и, разорвав на мелкие части, выбросил в урну.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Мерсов шел по улице, улыбаясь своим мыслям, и знал, что Дженни ждет его, и когда он откроет дверь, она не бросится ему на шею, не станет громко выражать свой восторг, но подойдет тихо, со спины, когда он будет снимать в передней туфли и искать под вешалкой тапочки, положит руки ему на плечи, и он, оставив попытки стянуть обувь, обернется, взгляды их встретятся и потянутся друг к другу, и он начнет тонуть, он и барахтаться не станет, утонет сразу и со сладостным ощущением счастья, и они пойдут, обнявшись, в гостиную, а может, сразу в спальню, Мерсов все еще стеснялся, раздеваясь и снимая с Жанны одежду, а когда доходил до белья, то мысленно просил Эдика отвернуться, но тот никогда не отворачивался, так Мерсову, во всяком случае, казалось, он смотрел и хорошо хоть молчал в те минуты, когда Мерсов был с Жанной, когда ему казалось, что они с Дженни вдвоем не только в своем трехмерном мире, среди взбитых подушек и сползавших на пол простыней, но и во всех вселенных, где на самом деле и Эдик, и зимний вечер на Элиноре, и влажный, похожий на угря, перемег с далекой планеты, даже название которой Мерсов пока не придумал, — все это он, или, если быть точным, не он, не Мерсов, а то существо, частью которого он является.

Он не мог к этому ощущению привыкнуть и это понимание сделать собственной сутью, личной, выстраданной и однозначной.

Потом они лежали с Жанной, обнявшись и прижавшись друг к другу так тесно, будто действительно были одним существом. (Не будто, сказал Ресовцев, а на самом деле, и когда ты, наконец, это поймешь окончательно, впустишь в подсознание,