Стремление убивать - Марина Андреевна Юденич

была низкая, распластанная по асфальту, отчего напоминала гигантскую краснокожую жабу. Влажные бока жабы, как и полагается, скользко поблескивали — блестящий корпус роскошного авто щедро окропил снова зарядивший дождь. Одна лишь деталь не вписывалась в облик холоднокровной рептилии: от разгоряченной машины шел пар, неохотно растворяясь в холодном мареве дождя. Само по себе появление дорогой спортивной машины давно уж не могло никого удивить, тем более — в Москве. Но то обстоятельство, что она так бесцеремонно ворвалась на заповедную территорию парка, где изредка появлялись только служебные автомобили и скромные в большинстве своем машины обслуживающих парк людей, обескураживало.

Водитель между тем покинул салон — коротко пискнула включенная сигнализация — и неспешно, будто мерзкий дождь даже не посмеет к нему прикоснуться, направился к стеклянной двери.

Барменша стремительно возвратилась на свое место.

— Добрый день, — громко и отчетливо вымолвил посетитель, обращаясь вроде бы ко всем сразу, но ответила ему только женщина за стойкой. — Послушайте, дорогая моя! — Незнакомец по-хозяйски, вполоборота облокотился на стойку. Взгляд его напряженно пронизывал пространство, медленно скользя по пустым столикам. — Я тут у вас назначил встречу одному милому созданию, однако, негодяй, опоздал на целых тридцать минут. Она что же, вообще не появлялась или в обиде ушла?

— Кто? — Барменша была заинтригована. К тому же новый посетитель явно не оставил ее равнодушной.

Дело здесь было не только в красивой машине, хотя ее, вне всякого сомнения, сразу же оценили по достоинству.

Однако и владелец оказался хорой. Он был похож сразу на нескольких голливудских актеров из первой десятки, однако красота была какая-то ускользающая. Потому, наверное, Ирина, исподволь разглядывавшая пришельца, никак не могла вспомнить, на кого именно, хотя ощущение сходства было устойчивым. Именно оно, а вовсе не придирчивый осмотр, рождало представление о сильном, волевом, немного уставшем мужчине. Это был типичный одинокий волк — еще один голливудский штамп! — демонстративно циничный, порой откровенно жестокий, в душе — тонкий романтик, философ и эстет.

Таким было первое впечатление.

— То есть как это — кто, прелесть моя? Милое создание — девушка, которой я назначил здесь свидание.

— Не знаю, что вам и сказать…

— Правду, разумеется, и ничего, кроме правды.

— Порог этого заведения сегодня переступили всего три девушки. Все они — перед вами. Выбирайте!

— Вот, значит, каким образом стоит вопрос? Что ж, любопытно! Значит, четвертая даже не появилась?

— Может, она тоже опаздывает? — немедленно разжалобилась барменша.

— Это вряд ли. Но — чем черт не шутит! Значит, кофе, коньяк и сигару.

— Сигар нет.

— Напрасно. Приятная штука.

— Садитесь за стол. Я принесу. Коньяк, кстати, какой?

— Вы безупречны, солнце мое! Но — правы проклятые скептики! — нет в мире абсолютного совершенства. Про коньяк надо было спрашивать сразу, как только я его упомянул. А теперь я точно знаю, что во всех бутылках у вас один-единственный. Мытищинский? Или молдавский?

— Да что вы?!

— Неужели польский?! Тогда, можно сказать, повезло. Плесните польского!

— Да что вы такое говорите? На весь товар имеются сертификаты, могу предъявить. — Барменша возмущалась не всерьез. Кокетничала, отлично понимая, что никаких сертификатов он смотреть не станет и коньяк пить будет, даже мытищинский. Такой у мужика нынче кураж, видно за версту.

— Увольте! Устыдился, раскаялся, верю вам на слово. Дайте коньяку, а?

— Какого?

— На ваш вкус! Или нет — самого дорогого! Идет?

— Как прикажете…

Ответом была обворожительная улыбка.

Потом красавец стремительно развернулся, шагнул в полумрак зала и вдруг очутился возле Ирины.

— Вы позволите? — Он легко отодвинул тяжелое кресло, но не садился, дожидаясь ответа. — Согласитесь, это глупо, когда два человека явно бездельничают и скучают, но пьют свой кофе за разными столиками в совершенно пустом кафе?

— Не соглашусь. Это нормально. Люди ведь незнакомы.

— Это надо понимать, как пошел вон? Или все же: садитесь, но извольте вести себя прилично?

— Хорошо, пусть будет последнее — Ирина не устояла и даже улыбку не смогла сдержать, хотя мысленно незнакомцу уже были навешены целых три нелицеприятных ярлыка: хам, пижон и бабник.

— Lovely! Вы дарите мне надежду. Премного обязан. Но позвольте прежде соблюсти приличия: Георгий Борн, продюсер, тридцати пяти лет от роду, в настоящее время — холост, от первых браков — двое детей… девочки… Достаточно для начала?

— Более чем.

— Ну и?..

— Ирина.

— Просто Ирина. Что ж, для начала тоже — более чем…

Узкий просвет между шторами, второпях оставленный барменшей, из бледно-серого стал ярко-синим.

Близился вечер.

В остальном время вело себя как-то странно. Оно катилось неспешно и старалось как можно реже напоминать о себе. Только барменша, которую Георгий Борн небрежным, но одновременно ласковым жестом подзывал к столику для того, чтобы спросить еще кофе, коньяка и птифуров, непроизвольно отмеряла некие вехи. Но что это были за вехи, какова их протяженность, равновелики они или заметно отличаются друг от друга? Ирина не понимала.

Однако ж пробил час — время все же вмешалось.

— Черт! — Взгляд Георгия вроде случайно упал на часы, и он досадливо поморщился.

— Опаздываешь? — Ирина хорошо знала это «случайное» скольжение глаз по запястью. В прошлой жизни оно всегда оборачивалось небрежным «пока», обидой, тоской и одиночеством. И теперь сердце болезненно сжалось.

— Да. Встреча. Но очень короткая. Прямо здесь, в Сокольниках, на конюшне: лошадок нужно отобрать для съемок. Слушай, я не хочу сейчас расставаться. Поедем со мной, а? Ты посидишь в машине или погуляешь поблизости. Дождь вроде перестал, а там пруды красивые. Знаешь?

— Знаю. Красивые.

— Так поехали, а? Очень тебя прошу!

— Поехали.

— Правда?! Слушай! Ты хоть представляешь себе, что ты за прелесть?

Они дружески распрощались с приветливой барменшей, Георгий не поскупился на чаевые, но та, улучив момент, по-свойски подмигнула все-таки Ирине: дескать, давай, подруга, действуй, у меня не сложилось, так уж ты своего не упусти! Широкой души, судя по всему, была женщина.

Снаружи тонко и жалобно вскрикнула сигнализация, а вслед за ней ретиво взревел мотор: Борн ухарски рванул с места.

И сразу же зашевелился в своем углу странный человек, доселе — безмолвный и неподвижный, как восковая фигура в знаменитом лондонском музее. Он с трудом выбрался из-за стола, не сразу совладав с массивным креслом и путаясь в полах длинного и тяжелого, не по сезону, пальто. Но, оказавшись на свободе, неожиданно быстро засеменил к столику, из-за которого только что поднялись Ирина и Георгий. Грязную посуду еще не убрали, и нескладная фигура в черном хищно склонилась над остатками чужого пиршества. Недопитый коньяк в одной из рюмок она проигнорировала, зато несколько маленьких пирожных, оставленных в вазочке, были немедленно схвачены и судорожно отправлены в