Стремление убивать - Марина Андреевна Юденич

Хозяин дома имел все основания праздновать весьма существенную, хотя и не окончательную победу: все четверо только этой игрой и жили.

Разговор, к слову, начался с признания этого обстоятельства. Разумеется, косвенного, потому что никто из гостей этого еще не понимал.

— Забавная история! Мне пришлось взять отпуск, — неожиданно заявил Андрей. Он был единственным из гостей, кто занимал высокий и, надо полагать, ответственный пост.

— Отчего же? Плохо себя чувствуете? — живо заинтересовался Хозяин. Однако ж прозвучала в этой живости едва уловимая фальшивая нота. Возможно, впрочем, что вопрос был продиктован дежурной вежливостью — в этом случае фальшь неизбежна.

— Напротив! Очень хорошо, даже великолепно. Дело в другом: ни о чем другом, кроме как о наших… посиделках, думать не могу. В моей конторе такие вещи, знаете ли, быстро обнаруживаются и отнюдь не приветствуются.

— Тогда я спокоен. За вас и за вашу карьеру. Но раз уж вы сами признались, что теперь бьете баклуши, быть может, согласитесь стать героем сегодняшнего вечера?

— С удовольствием. Я даже хотел просить вас об этом, если, конечно, никто не возражает.

Никто не возражал. Хотя было очевидно, что говорить о себе готов каждый, и не просто готов, а очень этого желает.

Андрею повезло: он успел перехватить инициативу.

Так думали гости.

— Начну с удовольствием. Хотя, если вдуматься, добавить к тому, что вам уже известно, мне, собственно, и… нечего. Да, как ни странно это звучит, именно так: нечего. В смысле строго фактическом. Ибо, в отличие от Вадима, после всего случившегося я к этой женщине не испытывал ничего, кроме ненависти, ненависти и… еще раз ненависти. Хотя на самом деле следовало повторить это слово не три, а десять… сто раз, потому что пределов ненависть моя не знала. Но встреч с ней я не искал, более того, панически их боялся. Почему? Сие мне неведомо. Боялся, и все тут! Полагаю, наш гостеприимный хозяин легко объяснит эту странную коллизию, но не думаю, что ради этого стоит расходовать его драгоценное время и ваше внимание.

— Справедливо полагаете.

— Итак, я ее ненавидел. Хотя, в сущности, мне следовало ее благодарить.

Метаморфоза? Ничего подобного. Ее величество история Государства Российского.

Трагедия — а в ту пору я воспринимал это событие именно так — произошла в самом конце 1990 года. Думаю, большинство помнит, какие стояли времена. Конечно, партийная машина еще работала вовсю, еще крутились ее шестеренки, функционировало, к примеру, такое жуткое коммунистическое чистилище — комиссия старых большевиков, которая непременно рассматривала все персональные (по партийным меркам — почти уголовные) дела членов КПСС. Я не стал исключением и на целых полтора часа отправился в 1937 год: вопросы, речи, взгляды, угрозы и — самое главное — люди! — да, собственно, и не люди вовсе — страшные питекантропы, ископаемые чудовища Все было оттуда. И ощущение было оттуда, на генетическом, надо полагать, уровне: председатель нажмет какую-то кнопку, откроется дверь, и войдут трое в глухих френчах цвета хаки…

Потом бюро… Одно, второе, третье…

Не стану засорять вашу память названиями, давно позабытыми. Удивительная все же это штука — история нашего Отечества. Прошло только десять лет, а все уже быльем поросло и вроде бы никто не помнит…

Ну да ладно, ограничусь коротким признанием: ничего более страшного прежде я не переживал.

В результате же выперли меня отовсюду с треском. Ни о каком трудоустройстве речи, разумеется, не шло.

В семье полный развал. Жена живет в любви и дружбе с родителями. Родители недвусмысленно намекают, что видеть меня под своей крышей более не намерены.

Однако ж — год, напоминаю, 1590-й. Уже стали происходить невозможные прежде вещи.

Словом, встретился я случайно с одним бывшим коллегой по комсомолу и поначалу… его не узнал. Был теперь длинноволос, одет в том стиле, который принято называть «продуманной небрежностью», но дело все же было не во внешности, хотя она претерпела разительные перемены. Более всего поразили меня его манеры, тон, взгляд, которым он окидывал толпу — встретились мы на Тверской, которая тогда еще была улицей Горького: я от нечего делать приехал в книжный магазин, он, на мое счастье, забежал туда купить кому-то подарок. Словом, у кассы со мной неожиданно и довольно панибратски заговорил совершенно незнакомый человек. Оказалось, комсомольская карьера у него не заладилась и оборвалась, не так фатально, как моя, но тоже не очень гладко: были трения с райкомом партии, он намекал на более серьезные инстанции — КГБ, надо полагать, — а что еще тогда было серьезнее? Парень, однако, оказался не промах и сумел мелкое поражение обратить крупной победой. С багажом обид и претензий к правящей номенклатуре он ринулся в объятия молодой демократической оппозиции, как ее тогда называли. И надо сказать, был встречен с пониманием, обласкан и, не успев опомниться, оказался корреспондентом молодежной радиостанции, бойкой, дерзкой и — уже в силу этого — довольно популярной. Во мне он увидел товарища по несчастью, ну а кроме того, допускаю, велико было искушение продемонстрировать бывшему руководителю, хоть и не прямому — он был инструктором горкома, — нынешние связи и возможности. И тем и другим, должен признать, он обладал. По крайней мере возможностей оказалось более чем достаточно для устройства моей карьеры. Через неделю я уже работал на той же резвой молодежной радиостанции в должности корреспондента.

Ну а потом… Потом все складывалось на удивление легко и просто.

Много позже я понял, что никакого такого особого персонального моего везения в том не было: это была общая тенденция короткого — увы! — времени становления демократической России.

Словом, грянул август 1991-го с его опереточным путчем, положенным на музыку Чайковского. Надо ли говорить, что все три дня, с раннего утра девятнадцатого и до вечера двадцать первого, я провел возле Белого дома. Глухой ночью с двадцатого на двадцать первое, подчиняясь внезапному порыву, я напросился в компанию к каким-то деятельным депутатам. На двух черных «Волгах» мы понеслись по Можайскому шоссе останавливать какую-то десантную дивизию, которая якобы маршем двигалась на Москву. По дороге проводили летучие митинги среди водителей-дальнобойщиков, пережидающих смутное время на площадках-отстойниках, уговаривали их развернуть мощные фуры поперек шоссе, наивно полагая, что такие импровизированные баррикады смогут остановить десантников на броне мощных бронетранспортеров. Водители воспринимали нас по-разному: кто-то хмуро отмалчивался и, не дослушав пламенных речей, отправлялся обратно, досыпать в кабине своего гиганта, кто-то тоже спешил в кабину, но лишь для того, чтобы спешно развернуться и дать деру. Однако немало было и тех, кто деловито разворачивал фуры и выруливал