Стремление убивать - Марина Андреевна Юденич

— Тебя, может, покормить, бабушка? — Барменша, молчаливо наблюдавшая всю сцену, неожиданно разжалобилась.

Но странная особь вопроса вроде бы не расслышала. Торопливо дожевывая пирожные, она проворно семенила к выходу, но возле самой двери вдруг остановилась. То ли вспомнила что-то важное, то ли, напротив, забыла и пыталась вспомнить. Несколько секунд она неуклюже топталась на месте, потом внезапно обернулась назад, полоснула барменшу коротким диковатым взглядом исподлобья и… исчезла, бесследно растворившись в синих сумерках.

— Пресвятая Богородица, спаси и помилуй! Да что же это такое? — только и смогла вымолвить женщина, которую взгляд побирушки поверг в полное замешательство, близкое, впрочем, к откровенному страху, если не ужасу.

— Ты с кем это, Лен? — В зал выглянула пожилая женщина-посудомойка.

— Да эта или этот, черт теперь разберет… Сидела полдня, всего-то и взяла — три чашки кофе, и я в полной уверенности была — чокнутая старуха. А сейчас как глянет… Господи, твоя воля! Вроде мужик, но странный такой, глаза белые, как у покойника.

— Типун тебе! И не рассчиталась, что ль?

— Что?

— Не рассчиталась, спрашиваю?

— Вот еще! Рассчиталась, конечно. Платила за каждую чашку отдельно. Сразу, как я подавала.

— Ну и чего тогда всполошилась?

— Говорю же, не понимаю теперь: баба это была или мужик?

— Чудная ты, Лен! Нашла чему удивляться: старики, они ж во всем как дети малые — тех тоже поди разбери в одежке: мальчик иль девочка? А то сама не замечала?

Барменшу ответ не устроил, но спорить она не стала. Только качнула неопределенно головой и надолго задумалась.

Стремительная красная машина между тем отчаянно пробивалась сквозь глухие сокольнические просеки, пружинисто подпрыгивая на кочках и опасно проваливаясь в глубокие рытвины, которые возмущенно плевались фонтанами дождевой воды, впрочем, уже обратившейся в липкую дорожную грязь.

В тупике, у железных ворот, машина наконец встала, трубным ревом клаксона возвещая о своем прибытии. Старик сторож немедленно выглянул из своей будки и, не задавая вопросов, привел в действие какой-то механизм. Ржавые створки обреченно застонали, содрогнулись и лишь потом тронулись в путь, нехотя освобождая проезд.

— Черт бы побрал старого дурака! Привык, что я всегда въезжаю, и теперь даже не спрашивает. Посиди, пойду скажу, чтобы закрыл ворота и приглядывал за тобой. Мало ли что?! Такая красавица в такой машине…

— Не надо. Ты заезжай, как привык. Я пойду на пруды, подышу воздухом.

— Уверена, что это правильное решение?

— Почему — нет? Я действительно люблю эти места.

— И не боишься?

— Кого?! — В голосе Ирины было столько искреннего недоумения, что Бори, хотя и не был пока посвящен в тайну ее волшебного родства со старым парком, продолжать не стал.

Синие сумеречные тени заметно сгустились, готовые окончательно раствориться во мраке надвигающегося вечера. Он уже опустился на землю, но таился до поры в густых кронах деревьев и в пышном кустарнике, под лавочками и в мокрой полегшей траве.

Сумрак распластался на поверхности небольших илистых прудов, отчего казалось, что они до самой кромки наполнились страшной черной водой, просочившейся невесть из какого подземелья.

Впрочем, пруды и на самом деле были сейчас полноводны, как никогда: затяжные дожди в этом году пролились на землю до срока, и холодная вода уже который день падала с небес.

Вдоль прудов тянулась узкая тенистая аллея, обычно приветливая и уютная. Сейчас она выглядела хмурой, и где-то в глубине, как грозовые тучи, уже парили над ней рваные клочья тьмы.

Ирина, однако, нисколько этого не страшилась. Дождь — слава Богу! — снова взял тайм-аут, и она готова была бродить вдоль прудов еще очень долго, а вернее, ровно столько времени, сколько потребуется Георгию Борну для отбора лошадок.

Она уже со всем смирилась.

И была в том смирении неправдоподобно, отчаянно счастлива.

Мыслям вдруг стало тесно в голове, были они какие-то рваные, как вечерний сумрак в глубине аллеи, неожиданные и непоследовательные. Но это броуновское движение нисколько не тяготило.

Так и шагала она вдоль печальной аллеи, ступая рядом с кромкой черных прудов. И снова содрогалась душа в трепетном ожидании, однако ж, не в пример прошлому, это — было светлым и радостно-нетерпеливым.

Оттого, наверное, Ирина сразу же чутко уловила тихие шаги за спиной. Под покровом густого сумрака кто-то догонял ее, ступая легко и скоро.

— Что это он без машины? — Удивление было мимолетным. На самом деле Ирине была глубоко безразлична его надменная красотка. Не к ней же, в конце концов, так спешил сейчас Георгий Борн.

Темный силуэт возник неожиданно и совсем рядом.

— Ну как… «…лошадки»? — хотела поинтересоваться Ирина, но губы вдруг сделались тверди и непослушны.

Из синего мрака на нее жутко глядели чужие глаза.

Эти глаза не могли принадлежать обыкновенному бродяге, грабителю, убийце и вообще — живому человеку. Широко распахнутые, белые, неподвижные — это были глаза ночного кошмара.

Жуткого оборотня.

Упыря, презревшего ледяной могильный приют.

Что-то страшно просвистело в воздухе над ее головой.

Густая темень взорвалась короткой ослепительной вспышкой.

И наступило забвение.

Твердые ледяные пальцы между тем крепко вцепились в безжизненное тело, раскачали его, легко удерживая на весу, будто палач, внезапно обезумев, вздумал убаюкать окровавленную жертву, и сильным броском метнули в непроглядную темень.

Оттуда раздался громкий всплеск: темные воды безропотно приняли страшный дар и надежно его укрыли.

ПОД КРЫШЕЙ СТАРОГО ДОМА

АНДРЕЙ

Воистину Хозяин был мастером своего дела. Большим мастером.

К исходу девятого дня его подопечные впали в состояние эйфории. Они пришли к этому независимо друг от друга, каждый — своим путем, но чувство внезапного нездорового подъема нахлынуло на всех одновременно.

Никто из них даже не помнил толком, как прожил дни, отделяющие предыдущую встречу от новой, сегодняшней. И сколько, собственно говоря, было тех дней?

Какое, в конце концов, это имело значение?

Этим вечером они спешили к старому дому на крыльях счастья, обуреваемые неукротимым желанием действовать немедленно и самым решительным образом.

Счастье было беспричинным, а конечная цель решительных действий — невнятной. Но эти обстоятельства в расчет не принимались: их попросту не замечали.

Ничто в старом доме, как прежде, не занимало их внимания: мрачный холл, старомодная гостиная, надменные дамы на древних полотнах, громоздкий буфет и глубокие кресла воспринимались — а вернее, не воспринимались вовсе — как детали привычной обстановки.

Про тихопомешанного Бориса и лютых собак-сторожей никто не помнил.

Причина, однако, крылась не в простом привыкании. Игра, во имя которой они собирались в старом доме, полностью завладела сознанием каждого, вытеснив из него все,