Стремление убивать - Марина Андреевна Юденич

Последнее было по меньшей мере странно, а в сущности — противоестественно. Цель их странного «творчества» была противна самой сущности этого слова, ибо цель эта была — смерть, то бишь разрушение. В то время как всякое творчество всегда есть созидание, сотворение чего-либо.

Впрочем, истина сия, как многие другие, была до поры сокрыта от сознания гостей-пациентов, а кровавые фантазии, коим предавались они ночи напролет в старом доме, на самом деле приносили огромное облегчение.

Потому каждый — впрочем, теперь уже каждая — рвался исповедоваться первым.

Юлия была расторопнее.

— Я! — звонко и радостно прозвучало под сводами старой гостиной.

Не успевшая открыть рта Татьяна горько поникла, став от этого похожей на хрупкую старушку в нелепых тяжелых очках на маленьком, заметно дрогнувшем лице.

Но гордая, своенравная Юлия оказалась великодушной.

— Впрочем, Таня, если вы готовы…

— Я? Да, я готова! Конечно, готова! — Татьяна приняла этот царский подарок с огромным облегчением. — Знаете, последние дни я бесконечно терзалась одним вопросом. Вернее, терзалась я очень многими вопросами, но этот с каждым днем становился все главнее.

Мы обсуждали проблему Вадима, и всем было ясно, в чем виновата женщина, смерти которой он хотел. Она предала его в самую трудную минуту. Предательство! Это ведь такое страшное зло!

Потом говорил Андрей. И тоже было понятно: с ним обошлись подло, и эта подлость должна быть наказана, хоть и много времени утекло. Слава Богу, что Андрей не сломался и сумел благополучно устроиться в жизни и сделать прекрасную карьеру! Но подлость от этого не стала меньше, правда? И вина человека, который ее совершил, остается прежней.

Все было логично.

И справедливо. Безусловно, справедливо.

Я думаю, что вообще в том, что мы делаем теперь, справедливость — это и есть главное.

А я…

Я все никак не могла ответить на вопрос: в чем же заключается вина моей сестры? Думаю, из того, что рассказал вам обо мне доктор, всем ясно, что меня привело к нему именно чувство, которое я испытываю к своей сестре. То есть именно ее… смерти я хочу, как ни дико это звучит.

Я все время думала: а в чем же ее вина? То есть для меня она была очевидна. Но как сформулировать, чтобы стало сразу понятно всем? Я не могла найти слов и очень из-за этого терзалась.

Но именно сегодня… Представляете, именно сегодня, всего за несколько часов до нашей встречи, я их нашла.

Теперь вы понимаете, Юля, как важно мне было говорить сегодня… Но, простите, я отвлеклась.

Так вот, я могу сказать вам, в чем ее вина.

Она прожила мою жизнь.

Вы спросите: но разве в этом виновата она, Ольга? Разве не судьба определяет, кому — блестящее будущее, а кому — куковать у разбитого корыта?

Конечно — судьба.

Но Ольга не плыла по течению судьбы и не боролась за исполнение своей мечты. У нее никогда и не было своей мечты. Зато она прекрасно знала, какой путь для себя избрала я, о чем я мечтаю. И она… она просто шла моей дорогой.

Но даже в этом — я понимаю — еще нет греха. Мало ли, лишенный фантазии человек просто копирует то, что придумано другим?! Ничего предосудительного в этом нет.

Но Ольга отнюдь не тупо следовала за мной, а вернее — за моими мечтами. Тот путь, который мечтала пройти я, был ей совершенно неинтересен, она не находила — и не находит! — радости в том, что наполняло мою душу восторгом.

Нет, она не плыла по течению. Она сознательно добивалась того, что оказывалось недоступно мне. Добивалась, используя такие методы и приемы, которые — ей это было хорошо известно — для меня были неприемлемы.

А теперь — самое главное! В этом, собственно, и заключается ее страшная вина. Двигало ею не стремление хорошо устроиться в жизни, сделать карьеру, прославиться, не желание заработать денег, даже не честолюбие. Все это тоже можно было бы понять и простить.

Нет!

Я знаю точно!

Двигало ею исключительно стремление уязвить, ранить, а то и вовсе — растоптать меня. Доказать, что она лучше, сильнее, талантливее, счастливее, в конце концов!

Вы думаете сейчас обо мне: она безумна! В ней говорят обида и черная зависть к молодой, более удачливой сестре, которой попросту больше повезло в жизни. Скажу откровенно: долгое время я и сама думала так. Считала себя гадким, озлобленным, сумасшедшим человеком и делала все возможное, чтобы скрыть от окружающих — и прежде всего от Ольги — свою болезнь.

Но иногда не выдерживала, срывалась, устраивала сцены, в припадке ненависти высказывала ей все, что думаю. И как мне кажется теперь, она относилась к моим зачастую бессвязным воплям довольно серьезно. Вот вам, кстати, для начала одно — а будут и другие! — доказательство ее вины. Она-то не сомневалась в том, что я права и мои бредовые обвинения совсем не так уж беспочвенны.

А однажды она попросту испугалась за свою жизнь. Видимо, в тот момент, когда поняла: я дошла до последнего предела.

И тогда сестра собственноручно привела меня к нашему доктору. Она рассчитывала, что он сумеет затуманить мое сознание, увести от понимания истинного положения дел, разбалансировать волю. И в конечном итоге — объявить душевнобольным человеком.

Но все произошло как раз наоборот.

Доктор меня понял и не только не подтвердил страшный диагноз, но убедил в справедливости всех моих самых страшных предположений относительно поведения сестры. И пригласил в этот чудный дом, познакомил с вами.

Я вижу, что он теперь хмурится, и знаю — почему.

Я нарушаю одно из главных его наставлений: говорю пугано, непоследовательно. Я вообще начала не с начала, как он мне велел, а с того, что следовало сделать в самом конце повествования. С подведения итогов, дачи определений и характеристик. Но — поверьте! — мне важно было сказать вам сначала именно то, что представляло наибольшую трудность.

А теперь я в точности буду придерживаться ваших указаний, доктор, и последовательно изложу факты, строго в том порядке, как все происходило.

Итак, вам известно, что после школы она вдруг собралась ехать в Москву и поступать, как когда-то и я, на факультет журналистики. Ни я, ни бабушка о таком повороте событий не смели даже мечтать. Последние годы Ольга вела себя так безобразно, так стремительно катилась в пропасть, что нам казалось: ничто не сможет уже вырвать ее из трясины той жизни, в