Стремление убивать - Марина Андреевна Юденич

Кстати, о зависимости и терпении.

Когда действительная картина наших взаимоотношений с сестрой, а вернее, их подоплека, стала мне ясна, первым порывом было стремление немедленно уйти. Удалиться к себе, в тину, в глушь, в запустение. И там тихо, сгорая от тоски и печали, умереть.

Ан нет же! Слаб человек! Но я, наверное, слабее слабых. Потому и недостало сил уйти, навсегда лишив себя тех ворованных радостей, вкус которых стал уже так привычен.

Я осталась. И за то, наверное, еще сильнее покарала меня судьба!

Все вышло до смешного просто.

Вы, наверное, уже догадались, о чем сейчас пойдет речь?

На сцене появился моложавый технократ. Был он в точности таким, каким рисовала я его в своих глупых, бесплодных мечтаниях. Умные, усталые глаза, волевой подбородок, седеющие виски. И должность была подходящая: Виталий Сергеевич Басаргин возглавлял самый настоящий промышленный гигант — огромный металлургический комбинат на востоке нашей страны…

— Господи! Басаргина!!! Ольга Басаргина! Ну конечно же! Я битый час терзаюсь смутными ощущениями! Внимательно слушаю Татьяну, отлично понимаю, что никоим образом с сестрой ее не знаком, но ощущение четкое, что речь идет о человеке, мне хорошо известном! Чертовщина какая-то получается. Но Ольга Басаргина — дама известная.

— Действительно, известная. Имел честь пару раз беседовать с ней лично. Особа приятная во всех отношениях. Да-а, любопытные выясняются обстоятельства… И неожиданные.

— А по-моему, ничего неожиданного. Я в отличие от вас, Андрей, чести не имела… но программу госпожи Басаргиной смотрю периодически. И все, что сказала Татьяна, очень… как бы это выразиться… очень в стиле той дамы. На мой взгляд, разумеется. Но, господа, мне кажется, Татьяна еще не закончила свой рассказ.

— И правда, что это мы вдруг? Простите, Таня.

— Не за что. Да, собственно, мне больше и нечего добавить.

— Ну как это — нечего? Остановились, можно сказать, на самом интересном месте, и на тебе — нечего! Нет уж, давайте до конца!

— Да ведь это и был конец.

— А Басаргин?

— Басаргин? С ним меня познакомила Ольга. Вернее, она представила его мне… как своего будущего мужа. «Надоела, знаешь ли, гусарская вольница. К тому же Виталик жутко напоминает одного из моих прежних кумиров. Я имею в виду какого-то актера, теперь уж не припомню фамилии, но ты наверняка его тоже знаешь. Всегда играл положительных героев, таких, знаешь, молодых, прогрессивных руководителей…»

Произнося эту фразу, она в упор и почти вызывающе смотрела мне в лицо, а под конец совсем уж издевательски усмехнулась…

Теперь у них уже двое детей. Виталий давно не директор комбината, а один из его владельцев, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Ольга, как и прежде, блистает на голубом экране, сохраняя не только ведущие места в рейтингах, но и толпу восторженных воздыхателей, некоторые из них периодически пользуются особым ее расположением Ну а я?.. Я живу с ними на правах старшей экономки, надсмотрщицы за прислугой, телефонного секретаря, особы для развлечения скучных гостей… Некоторые, впрочем, и, наверное, небезосновательно, называют меня старой приживалкой. Теперь вот, как видите, приживалка взбунтовалась и решилась на неслыханную дерзость…

— Остановитесь, Татьяна. Мы ведь договорились: устремления присутствующих — а значит, и свои собственные! — критике не подлежат.

— Простите.

— Что ж, дабы не провоцировать дальнейшее самобичевание сегодняшней героини, перейдем к обсуждению ее ситуации. К барьеру, господа!

— Отличная мысль!

— О чем это вы?

— Насчет барьера. То есть ваш «барьер» навеял идею.

— Излагайте.

— А скажите-ка, друзья мои, из-за чего, как правило, дрались на дуэлях?

— Вы очень любезны! Из-за женщин, конечно!

— Юля! Вы сердитесь совершенно напрасно, и я все же настаиваю на своей формулировке: из-за чего мужчины дрались на дуэлях?

— Ну из-за чего же, по-вашему?

— Из ревности!

— Интересная мысль…

Хозяин расслабленно откинулся на спинку своего кресла. Теперь можно было просто слушать.

Четверка его гостей была уже настолько вовлечена в процесс таинственного эксперимента, что на этом этапе обсуждения вполне обходилась без его направляющей длани.

Более того, они досадовали, если дирижер, услышав чуждые общей партитуре ноты, вскидывал вдруг свою властную палочку.

Впрочем, такая нужда возникала все реже: оркестр строго следовал замыслу своего вдохновителя — главная тема странной симфонии звучала отчетливо, уверенно подчиняя все прочие мотивы и постепенно исключая импровизации.

И только старый дом упрямо тянул свою мелодию; незаметно для исполнителей она вливалась в их торжествующую песнь, и ликующий хром фанфар совершенно необъяснимым образом складывался вдруг в траурные аккорды скорбного реквиема.

Впрочем, осознать эту жуткую метаморфозу можно было, лишь покинув оркестровую яму.

Но оркестранты, как уже много раз было отмечено прежде, делали это с большой неохотой и только тогда, когда неумолимое время настойчиво и бесстрастно заявляло о своих правах.

Так случилось и в этот раз.

ПОД КРЫШЕЙ СТАРОГО ДОМА

ДУША

Иногда с ней происходили очень странные вещи.

Например, выплывали откуда-то из бездонного омута забвения слова.

Они были совершенно другого рода, чем те, что обрушивал на нее Голос, — пустые, непонятные и безразличные, как чужие лица.

Слова, что являлись сами, выглядели иначе и напоминали больших старых карпов, которые теплым летним днем всплывали к самой поверхности глубокого пруда. Гигантские тени их плавно скользили в ярких солнечных лучах и надолго замирали на месте, словно поддразнивая азартных рыболовов.

Где был тот пруд?

И что это были за рыболовы?

А главное, какая такая нужда приволокла ее к тихому берегу, Душа не знала. И давно ухе оставила тщетные попытки понять природу неожиданных видений, которые часто посещали ее. Порой были они удивительно яркими, словно все происходило здесь и сейчас, порой — смутными и расплывчатыми. Но являлись всегда после какого-то внезапного озарения: будь то неожиданно выпорхнувшее из клетки забвения слово, милостиво возвращенный Памятью вкус или запах. Вероятно, видения были ассоциативными, но Душе, в нынешней ее ипостаси, такие знания были недоступны.

Однако речь сейчас не о них, а о словах, которые приходили сами.

Они и вправду чем-то походили на толстых, неуклюжих рыбин. Как и те, были скользкими на ощупь и не сразу давались в руки. Бывало, уже всплыв на поверхность сознания, слово лениво плескалось в тяжелых, мутных водах, и Душа никак не могла ухватить его смысл, отчего начинала сильно нервничать и, случалось, впадала в откровенную панику. Но рано или поздно слово сдавалось, Душе все становилось ясно, и она долго с удовольствием повторяла вновь обретенное понятие, смакуя его так и этак, нежно поглаживая языком и пробуя на зубок.

Сейчас из небытия выплыло слово «смерть».

Сначала Душа