Стремление убивать - Марина Андреевна Юденич

И вот в мое пыльное, сонное, чтобы не сказать «мертвое», царство ворвалась она.

Звезда.

Вихрь.

Землетрясение, торнадо и цунами одновременно.

Ольга не просто появилась на моем горизонте, она немедленно потащила меня на свою сияющую орбиту: я стала сопровождать сестру на светских раутах, в многочисленных поездках, для меня вдруг распахнулись двери ее дома — роскошной, по моим тогдашним представлениям, квартиры на Кутузовском проспекте.

С барского сестриного плеча на меня просыпался град обновок: шикарных тряпок, почти новых, одетых ею всего несколько раз, а то и вовсе с магазинными ярлыками. Одежда была для Ольги культом, она скупала ее в неимоверных количествах, потребить которые самостоятельно была просто не в состоянии.

Неповторимый низкий, мелодичный голос сестры, снискавший ей дополнительно — уверена! — не одну тысячу поклонников, мог раздаться в моем захолустье неожиданно — в разгар рабочего дня или поздним вечером.

Она небрежно роняла в трубку:

— Скука смертная. Бросай ты свое просветительство, поехали обедать (ужинать, играть в казино, загорать в Сочи…). Сейчас пришлю машину…

Через пару часов из нищенки я превращалась в принцессу.

Когда в бесконечной череде ее любовных связей наступал короткий перерыв и Ольга, по собственному выражению, «проветривала спальню от мужского духа», я переселялась на Кутузовский.

В такие дни рождалась безумная надежда на то, что проклятые часы уже никогда не пробьют полночь, карета не обернется тыквой, бальное платье не рассыплется в лохмотья, а хрустальные башмачки останутся при мне навек.

Причем без всякого принца.

Впрочем, принц — о нем я снова начала мечтать долгими одинокими ночами — в образе моложавого технократа с ранней сединой на висках все же должен был непременно появиться.

Но несколько позже.

Пока же я наслаждалась общением с сестрой. Ночами мы подолгу беседовали с нею, и казалось, вернулось детство, самое раннее, еще не омраченное непониманием и распрями, когда мы любили друг друга уже за то, что каждая существует на свете.

В одну из таких ночей я разоткровенничалась настолько, что рассказала ей о «моложавом технократе».

Сколько раз потом я проклинала себя за эту откровенность и сестру — за то, в какую чудовищную шутку обернула она минуты моей слабости.

Но все это случилось много позже.

Пока же, вознесенная ее прихотью в самое поднебесье, я купалась в лучах чужой славы, пожинала плоды чужого таланта и… была счастлива, наивно полагая, что краденые радости могут согреть надолго.

Прозрение пришло довольно скоро.

Точнее, пока не прозрение, а только отблески реального сумеречного света, которые стали все отчетливее проступать в розовом сиянии окутавшего меня самообмана.

Будучи человеком наблюдательным и склонным все происходящее анализировать скрупулезно, до занудства, я очень скоро поняла, что в Ольге нет ни грана сентиментальности и романтизма, пылкие порывы души были ей абсолютно чужды, теплые чувства испытывала она только к одному человеку на свете, можно сказать, что его, единственного, всю жизнь страстно обожала. Ради него совершала то, порой в принципе невозможное, что зачастую доводилось ей совершать. Во имя его благополучия могла смести на своем пути любые преграды, переступить через любое препятствие, окажись им даже человеческая жизнь.

Имя этого человека было — Ольга Снежинская.

Тогда я спросила себя: «Зачем?» Зачем в этом случае ей понадобилась я?

Ничем, кроме беззаветной любви, одарить я ее не могла. Любовь же Ольга никогда не ставила ни в грош и взглядов своих не скрывала. О них говорила вслух при большом стечении народа, немало не смущаясь, ибо не считала такую позицию ни предосудительной, ни уже тем более — безнравственной.

Ответ на этот вопрос напрашивался сам собою и был исполнен пессимизма. Выходило так, что, приближая меня к себе, сестра преследовала некую корыстную цель.

Но — какую?

Мне потребовалось еще некоторое время, чтобы докопаться до истины.

И кончилось короткое счастье.

Не буду утруждать вас подробностями и деталями, которые с той поры стали открываться мне едва ли не каждый день. Скажу одно и прошу верить мне на слово, ибо оно выстрадано. Я нужна была Ольге, да, впрочем, и сейчас не отпала еще та нужда, как единственный подлинный свидетель ее взлета, зритель спектакля, разыгранного ею на сцене жизни. Только я, и ни одна более живая душа на свете, могла в полной мере оценить рывок, сделанный ею.

Но это еще не все.

С детства сестра постоянно чувствовала себя всего лишь фоном, на котором более ярко и выигрышно проступали мои успехи. И это обстоятельство, как выяснилось, причиняло ей сильную боль, ибо Ольга не была ни ленива, ни инертна, ни безразлична к себе и своему будущему.

А мы с бабушкой всегда думали наоборот.

Теперь мне кажется даже, что эпатаж Ольги, причинивший нам в свое время столько горя и страданий, был не чем иным, как способом продемонстрировать свою собственную значимость и возможность успешно существовать в русле иных ценностей, нежели те, к обладанию которыми стремилась я. Демарш, однако, оказался неудачным и только укрепил в глазах окружающих мой авторитет. Довольно скоро сестра постигла эту истину, и тогда родился в ее голове новый план.

Впрочем, никакой это был не план, а всего лишь подсознательное стремление. Суть его заключалась в том, чтобы пройти моим путем и покорить вершины, штурм которых обернулся для меня катастрофой.

И Ольга прошла его весь, в точности повторив мой маршрут от порога дома и до злополучных дверей приемной комиссии МГУ.

Итог вам известен.

Но именно в тот момент, когда пробил час триумфа, из притихшего, окутанного таинственной темнотой партера должны были грянуть овации, оказалось, что… зрительный зал пуст.

Зрители, ради которых разыграно было это блестящее и — вне всякого сомнения! — удавшееся на славу действо, просто-напросто не смогли последовать за главной героиней.

Они остались там, откуда начался ее спринтерский забег.

В маленьком провинциальном городишке. В прошлом.

Аплодировать, таким образом, было решительно некому!

А миллионы — без преувеличения — ее поклонников рукоплескали совсем не той Ольге, которая играла на сцене. Они вообще не видели этого спектакля!

Их кумиром была красивая, уверенная в себе женщина с низким и мелодичным голосом, и, собственно, ничего другого этой аудитории знать не полагалось.

Тогда-то из замшелого сундука районной библиотеки была извлечена я.

Зачем? Да очень просто! Чтобы лицезреть все с близкого расстояния.

И восторгаться.

И ощущать масштаб своего отставания.

Степень собственного убожества.

И сгорать на костре черной зависти.

И ненавидеть.

И зависеть.

Прямо как в правилах из детской грамматики. Помните: гнать, держать, смотреть и видеть… и