Стремление убивать - Марина Андреевна Юденич

возникают из крохотной прямоугольной коробочки, которую Голос называл «диктофоном». Прежде он наполнял ими свой диктофон во время дневных отлучек, а вечерами слушал, часто прерывая на полуслове и после небольшой паузы заставляя повторять все сначала.

Теперь ситуация изменилась.

По вечерам Голос беседовал со своими гостями, засиживаясь порой до утра. А утром, едва проснувшись и наскоро проглотив чашку кофе, закрывался в кабинете и часами слушал голоса. Паузы при этом были гораздо чаще и длились подолгу: случалось, он не выходил из кабинета до позднего вечера — или очередного приезда гостей.

Потому Душе пришлось довольно долго томиться ожиданием, которое с каждым днем становилось все более тягостным.

Наконец он все же выбрался в город.

Душа немедленно просочилась за калитку и воспарила над окрестностями.

Не в пример давешнему, летнему, вид их был уныл и мрачен.

Пелена мелкого дождя висела над берегом реки, похожая на сырой туман, что иногда выползал из воды и, клубясь, низко стелился над землей.

Небеса больше не ослепляли яркой лазурью. Неприветливые, хмурые, серые, лежали они на крышах домов и верхушках деревьев и исполнены были такой свинцовой тяжести, что, того и гляди, могли рухнуть вниз, накрыв мокрую землю покрывалом грязных, всклокоченных туч.

Но — странное дело! — угрюмый, простуженный мир не оттолкнул чувствительную Душу, не поверг ее в привычное отчаяние.

Напротив, блеклые окрестности показались ей милыми, уютными и к тому же давно знакомыми.

Река, почти неразличимая в сером мареве дождя, больше не пугала: крикливые компании давно покинули ее берега. Теперь Душа готова была поклясться, что эта тихая речка знакома ей давно. Вспомнились даже мягкие объятия Прохладного потока, в котором телу было когда-то легко и комфортно.

Когда?

И что это было за тело?

Не находила Душа ответа.

Память, хоть и стала последнее время неожиданно милостива, нрав сохранила прежний: крутой и недобрый.

Но Душа радовалась каждой малости.

Знакомой реке.

Благостной тишине окрест нее.

Тихой осенней грусти, совсем не такой безнадежной, как казалось некоторым натурам, избалованным теплом и лаской.

И еще — зверям. Они занимали совершенно особое место в ее жизни.

Поначалу, когда Голос неожиданно привез из города два жутких существа, Душа света Божьего невзвидела от страха.

Огромные, черные, безмолвные звери впервые подали голос только на второй неделе своего пребывания — они уставились на нее немигающим, тяжелым взглядом желтых глаз. Душе вдруг почудилось, что именно эти холодные, жестокие глаза смотрели из огненного мрака преисподней в те дни, когда сам дьявол пытал ее, вонзая раскаленные крючья. Возможно, эти глаза ему и принадлежали, так много было в них лютой ярости и холодного презрения.

Ее испуг откровенно позабавил Голос, и более для того, чтобы продлить развлечение, нежели всерьез полагая, что общение с собаками пойдет Душе на пользу, он велел ей ухаживать за ними и «воспитать должным образом». Причем последнее звучало совсем уж издевательски, потому что воспитать людоедов было, по мнению Души, невозможно, а что включает в себя понятие «должный образ», она попросту не понимала.

Но Голос приказал. И Душе не оставалось ничего иного, кроме полного и безоговорочного подчинения.

Всякий раз приближаясь к загону, в котором обитали звери, она впадала в панику и трепетала, как осенний лист на ветру, прощаясь с тем, что по привычке называла жизнью. Хотя жалкое прозябание, которое влачила Душа вот уже много лет — сколько именно, она никогда не знала, — нельзя было так называть просто по определению.

Звери, однако, не растерзали ее ни в первый раз, ни во второй, ни в третий.

Сначала они вовсе не обращали на нее внимания, и Душа решила, что им не дано видеть ее и вообще воспринимать каким-либо образом. Выходило, что Голос прав и на самом деле он — единственный, кто обладает способностью видеть и слышать Душу. Для прочих обитателей этого мира она оставалась бестелесным и безгласным призраком.

Иными словами, Души просто не существовало на свете.

Когда-то она очень не любила эту мысль и боялась, но теперь она пришлась очень даже кстати.

Однако настал момент, когда Душа с удивлением обнаружила, что звери реагируют на ее появление.

С каждым днем реакция становилась все более заметной, в ней отчетливо сквозила симпатия, которую несколько позже сменила откровенная радость. К тому времени Душа уже перестала бояться, запомнила имена зверей — Антоний и Клеопатра — и по-своему привязалась к ним, ибо, по сути, оба были такими же узниками Голоса, как и она. Мощные лапы, тяжелые челюсти и острые клыки в счет не шли, потому что Голос нисколько их не боялся и, надо полагать, при случае сумел бы легко отразить нападение. По крайней мере узники были в этом абсолютно уверены. К тому же звери были безмолвны, и когда Душа разговаривала с ними, желтые глаза, кроме сочувственного внимания, выражали еще и муку. Душа понимала, отчего они страдают: в отличие от нее звери не могли облегчить свою участь даже исповедью. И щемящая жалость наполняла ее до краев.

Радость зверей буквально потрясла Душу.

Никогда, по крайней мере на этом этапе ее существования, ни одно живое существо не радовалось ей, не бросалось навстречу, заходясь в щенячьем восторге, не заглядывало в глаза влюбленно и преданно.

Теперь Душа считала минуты, изводясь в ожидании момента, когда можно будет спокойно идти к зверям, не вызвав подозрений у Голоса. Когда же он уезжал из дома, она неслась к вольеру ка крыльях радости, отпирала замки и все то время, пока звери гуляли и резвились в черном лесу, кружила над ними, без удержу болтая обо всем, что приходило в голову. Они внимали ей восторженно и благодарно, пытаясь иногда тихим повизгиванием и счастливым лаем поведать что-то свое. Все чаще Душе казалось, что она понимает, о чем идет речь, и собаки чувствуют это, приходя в особый, совершенно безудержный восторг.

Удивительное дело, но вездесущий, проницательный Голос ничего этого не замечал.

Занятый чем-то новым, поглотившим все его время и мысли, своими гостями, к приему которых всякий раз готовился скрупулезно и тщательно, он, казалось, совершенно забыл про Душу, изредка призывая ее к себе, чтобы прочитать короткую непонятную проповедь, после чего погрузить на некоторое время в черный омут забвения.

Про собак же он не вспоминал вовсе.

Они между тем росли и матерели, предоставленные самим себе.

Рядом постоянно находилась только запугаготая, неуклюжая, больная Душа, но собаки воспринимали ее совсем иначе.

ПОД КРЫШЕЙ СТАРОГО ДОМА

ЮЛИЯ

Следующая их встреча ознаменована была