Стремление убивать - Марина Андреевна Юденич

вы же писатель-мистик, вам все это полагается: и прошлые жизни, и перевоплощение души. Тогда — в который уже раз! — мне приходится терпеливо объяснять, что никакой мистики нет, а «прошлой жизнью» я называю то — недавнее совсем — время, когда была совершенно другим человеком: жила, думала, действовала не так, как нынче. Такое, кстати, случается со многими людьми, рискнувшими однажды радикально изменить свою жизнь, начав писать ее историю заново, с чистого листа. Жил-был, к примеру, скромный инженер из заштатного НИИ и однажды дерзнул, забросил в угол свой «красный» диплом, наплевал на гарантированное жалованье и стал торговать на привокзальной площади пирожками, которые споро жарили на собственных малогабаритных кухнях его соратники, тоже наплевавшие на свои престижные дипломы. И — глядишь ты! — превратился со временем в маститого финансиста. И что же, скажите на милость, для него теперь нищее институтское прошлое? Разве не «прошлая жизнь»? Та же примерно история приключилась со мной. Пирожков, правда, я не жарила, но тридцати с лишним лет от роду, будучи преуспевающим весьма психоаналитиком, вдруг поняла, что ремеслом этим больше заниматься и не могу, и не хочу, и не считаю себя вправе… Почему? Ну, это отдельная история, может, как-нибудь, в следующем романе, я расскажу о ней, тогда и поговорим подробно.

Пока же достаточно информации о том, что в тридцать с хвостиком я свернула практику, упаковала в толстые допотопные папки все свои научные труды, публикации и вообще материалы, которые собирала долгие годы, и отправила их пылиться под самый потолок, на верхние полки многочисленных книжных стеллажей. Потом я долго маялась от неприкаянности, а потом неожиданно для себя и окружающих написала первую повесть…

Но речь не обо мне.

Итак, с Женей Керном судьба свела меня давно и очень ненадолго. В ту пору психологические семинары и тренинги еще не вошли в моду, но немногочисленные профессионалы съезжались на них со всей страны.

Один из таких семинаров вел доктор Керн. Впрочем, доктор — это было сильно сказано. Внешне на доктора Женька Керн явно не тянул. Тихий, застенчивый провинциал, мило по-волжски «окающий», в роли преподавателя чувствовал себя неловко. «Простите меня, Бога ради! — говорил его неуверенный взгляд, обращенный к аудитории. — Вы, вне всякого сомнения, маститые специалисты, знающие и умеющие много больше, чем я. Но так случилось… Вот… что ж теперь поделать! Меня пригласили сюда, чтобы я рассказал о своей работе. Нет, не подумайте, что мне это неприятно, напротив, я очень рад. И если вам на самом деле будет интересно…» И он действительно просто и без затей рассказывал о том, чем занимался в своем Саратове или Сызрани, теперь уж не помню, право слово. И надо сказать, что очень скоро аудитория, на первых порах действительно настроенная весьма критически, жадно внимала ему, ловя каждое слово и затаив дыхание, чтобы ненароком не упустить чего-то важного. А важным в его выступлении казалось все.

Потом мы встречались еще несколько раз на каких-то профессиональных сборищах. Керн перебрался в Москву, теперь его знали многие весьма уважаемые мои коллеги, причем не просто знали, но ценили довольно высоко и даже почитали, но все без исключения звали Женькой. В том не было ни намека на пренебрежение или снисхождение к провинциалу. Напротив. Удивительной своей простой добротой доктор Керн умудрился снискать расположение людей самых разных и даже непримиримых врагов. Все они, независимо от пола, возраста, чинов и рангов, относили его к числу «своих». Отсюда и следовало панибратское — Женька.

Если же говорить о том, как работал Керн, — ограничусь признанием. Самых трудных своих пациентов я отправляла к нему. Иногда на консультацию, чтобы лишний раз проверить себя, иногда потому, что наступал момент спрятать профессиональную гордыню в дальний угол и честно признаться в том, что задача пришлась не по зубам. Не было случая, чтобы Женька не пришел мне на помощь.

Наверное, я еще долго могла просидеть в кресле у телефона, вспоминая доктора Керна, наши короткие встречи, его доброту и запоздало кляня собственный эгоизм. Оказывается, он работал в каком-то заштатном диспансере, и жизнь, конечно же, не баловала его, если не сказать — пинала при каждом удобном случае. И времена теперь стоят суровые: как он сводил концы с концами на свое диспансерское жалованье, ведь, надо полагать, была семья и дети… Как вообще случилось, что талантливый, если не сказать — гениальный психотерапевт оказался настолько невостребованным, когда общество наконец спохватилось и бросилось врачевать свои душевные хвори?!

Но телефон снова зазвонил.

Звонок громыхнул прямо под ухом: сердце в ужасе рванулось из груди. И даже в следующее мгновение, когда сознание уже четко констатировало: никакой опасности — просто звонит телефон, продолжало испуганно трепетать, словно предчувствуя недоброе.

В трубке — снова голос из прошлого.

Сговорились они, что ли, сегодня?

Старый приятель и даже когда-то, по молодости, поклонник, из числа не очень настойчивых, но верных, ныне широко прославился на ниве адвокатуры и потому был нарасхват и постоянно — при деле. Словом, последние пять лет встречались мы редко.

— Прости, но, если позволишь, я сразу перейду к делу.

— Мне уже нужен адвокат?

— Надеюсь, что нет. По крайней мере мне об этом ничего не известно. Скорее — мне нужен психолог.

— Но ты же знаешь, я не практикую…

— Знаю, знаю… Но мне нужна консультация… Как бы это сказать поточнее… теоретическая, что ли?

— Не мучайся, говори прямо, чего надо?

— Для начала, известно тебе такое имя: Макс Симон?

— Разумеется. Но только, как ты говоришь, теоретически. Лично — не имела чести.

— Но хоть что-то рассказать о нем можешь?

— Думаю, ничего для тебя нового. Иными словами, то, что известно всем. Психоаналитик. Модный. Дорогой. Учился где-то на Западе. По-моему, в Сорбонне. Поэтому, наверное, в наших профессиональных кругах известен мало. Клиентура — из высших слоев общества. За что наши профессиональные круги его, мягко говоря, не жалуют. Сам понимаешь: конкуренция. Поговаривают, кстати, что консультирует самых высокопоставленных деятелей. Самых, понимаешь? Имена поминать всуе не будем.

— Не будем.

— Ну, тогда — все.

— А методы? Или — техники, как там у вас это называется? Короче, ты что-нибудь знаешь о том, как конкретно он работает?

— Ну, милый мой, техники — это тайна за семью печатями, их никто и никогда тебе не раскроет, потому что техника — это все равно что рецепт коронного блюда у кулинара или эликсир бессмертия у алхимика… Особенно если они какие-то… нетрадиционные, да еще и действенные вдобавок.

— А у него нетрадиционные?

— Не знаю. Он научных трудов не