Стремление убивать - Марина Андреевна Юденич

Но дело было не в нем.

«Знаки судьбы».

Черт меня побери, конечно же, коварные знаки судьбы, занимавшие меня все последнее время!

Старая папка, рухнувшая едва ли не из поднебесья. Чем, скажите на милость, так уж существенно отличается она от утопленной треуголки?

Руки мои дрожали, и пальцы никак не могли совладать с незатейливым бантиком из серых тесемок, но — все имеет свой предел — я справилась.

Из распахнутой папки отчетливо тянуло запахом библиотеки: книжной пылью, старой слежавшейся бумагой, но притом — как ни странно! — типографской краской тоже. Мне предстояло перелопатить стопку древних научных журналов, унылых, тусклых, отпечатанных на плохой бумаге. Кое-где из тощих книжиц выглядывали узкие полоски бумаги — хорошее все же было у меня обыкновение: оставлять закладки. Сколько лет прошло, но вот настал день, а вернее — вечер, и пробил их час. Настало время сослужить неоценимую службу.

Не стану спорить, до сего момента поведение мое было верхом легкомыслия. Но победителей не судят! Пускай по воле случая, а отнюдь не по собственному разумению, к тому же только с третьей попытки — я обнаружила его.

Знак судьбы.

Короткий.

Едва различимый.

Затерянный в хмуром строю выцветших строк.

И грянул в тишине пустой квартиры гром небесный. Хотя, разумеется, никакой нечаянной грозы в морозном небе не намечалось.

Потом я лихорадочно металась по квартире, вытряхивая ящики в поисках старых записных книжек.

Потом — судорожно набирала телефонный номер и в полном отчаянии слушала тишину в трубке, напрочь позабыв о том, что пятнадцать минут назад телефон отключила.

Потом…

Потом мне повезло, и неуловимый в принципе Паша неожиданно отозвался:

— Ну? — Похоже, он очень ждал какой-то информации. Но разумеется, не моей.

— Послушай! — крикнула я, не обращая внимания на это очевидное обстоятельство. — Ты абсолютно уверен, что этого целителя сейчас нет в Москве?

* * *

Надо, думаю, отдать должное Пашиной реакции.

И выдержке.

Он отвечал так, словно ожидал услышать именно то, что услышал, и хорошо понимал, к чему это, собственно, я теперь клоню.

ПРОГУЛКА ПО ЧЕРНОМУ ЛЕСУ

Горе — совам!

Не о крылатых наперсницах черноокой владычицы-ночи веду я речь. Желтоглазые птицы могут спокойно парить над миром, скользя вдоль атласной поверхности ее антрацитовой мантии, расшитой мерцающими звездами: их судьба мне неведома.

Иное дело — люди. Те, что в силу врожденных биологических ритмов или просто следуя старинной привычке пробуждаются к жизни лишь в самый разгар дня. Им не дано вкусить того восторга, который немедленно охватывает всякого, умеющего видеть прекрасное, случись ему рано поутру оказаться за городской чертой, в заповедных дачных местах, где снег на обочине пригородного шоссе девственно чист, а небо над головой не прошито частоколом заводских труб.

Еще колышется в холодном воздухе легкая туманная дымка, застилает пейзаж за окнами машины. И кажется, нежнейшей акварелью писал неизвестный художник и поле, что простирается по правую сторону шоссе, и густой хвойный лес, подступающий слева, такой заснеженный, что даже стволы вековых сосен кажутся белыми. Но белизна эта не абсолютна. Неведомый живописец добавил на полотно розовой краски: косые лучи восходящего солнца еще полнятся отблеском алого. Не так давно воссиял над миром рассвет. Но теперь уж солнце взошло окончательно, и ослепительно сияют вдали, за кромкой поля, купола крохотной церквушки.

Машина тем временем резко тормозит: неприметная в бесконечной череде стройных сосен, пушистых елей, трогательно хрупких берез сбегает в сторону от шоссе узкая дорога, густо запорошенная снегом.

— Похоже, что нам сюда, — без особой, впрочем, уверенности заключает Паша и вопросительно смотрит на меня.

— По-моему, здесь не ступала нога человека.

— Ступала. Иначе бы не стали прокладывать асфальт и вешать «кирпич». — Он кивает головой куда-то вверх. И правда: кружевное плетение инея изуродовано ярким пятном запрещающего знака.

— Выходит, туда нельзя?

— Нельзя, разумеется. Но ты же знаешь не хуже меня: если очень хочется, то — можно!

Дремучий лес на поверку оказался обитаемым.

И даже очень.

Некоторое время дорога петляла среди заснеженных деревьев, плотной стеной подступающих с обеих сторон. Но уже очень скоро справа между деревьями появились значительные просветы, в них отчетливо просматривались высокие заборы, из-за которых выглядывали нарядные крыши домов. Кое-где вместо заборов в заснеженный пейзаж вплеталась вычурная вязь решеток, тогда можно было видеть дом полностью. И посмотреть, скажу я вам, было на что!

— Он так богат? — Вопрос напрашивался сам собой.

— Кто? Симон? Да уж не бедствует. А почему, собственно, тебя это удивляет? Судя по всему, ваш брат, психоаналитик, обходится клиенту ничуть не меньше, чем, к примеру, адвокат.

— Судишь ты не по всему, а по голливудским шедеврам. Там действительно это удовольствие стоит недешево. А у нас…

— …А у нас, чтоб ты знала, один час консультации господина Симона обходился его клиентам в триста долларов. А консультировал он, как ты, надеюсь, понимаешь, не по одному часу. И клиентов имел… Затрудняюсь, впрочем, сказать точно. Доподлинно знаю про четверых. Но были и другие. Это точно.

— А почему ты говоришь о нем в прошедшем времени?

— В прошедшем? Действительно. Да черт меня знает, почему я так говорю… А в этом что, есть какой-то тайный смысл?

— Может, и нет. А может — очередной знак судьбы.

Павел удивленно косит на меня глазом — я ничего не рассказывала ему про знаки судьбы, — но задать вопрос, который, совершенно очевидно, рвется с языка, не успевает.

Что-то резко меняется в идиллическом пейзаже.

Что-то поначалу неуловимое, потому что за окнами медленно ползущей машины все вроде бы как и прежде: заснеженный лес, разноцветные заборы, пестрые крыши, узорчатые решетки.

Но что-то новое все же появилось и принесло с собой отчетливое чувство тревоги.

— Приехали, — говорит Павел. — Он так и объяснил мне: кончается цивилизация и начинается дикий лес.

— Кто — он?

— Клиент. Который ездил сюда больше месяца.

Это правда.

Перед нами теперь действительно стена дремучего леса.

Здесь уже ничто не напоминает декорации святочного спектакля, которые опего-то пришли мне на ум, пока машина катилась вдоль нарядных заборов.

Здесь все по-настоящему.

Сурово и немного страшновато.

Розовые блики восходящего солнца, достигнув пределов этого пространства, утратили свой романтический оттенок. Ослепительно белые, холодные лучи пронзают заснеженную чащобу, но даже им не дано проникнуть в самое ее сердце. Сдается мне, что в глубине леса притаились густые тени, намереваясь переждать там короткий зимний день, но как только наступит вечер, не теряя драгоценного времени, выползти из застуженных зарослей и стремительно окутать окрестности.

Возможно, впрочем, что все это