Стремление убивать - Марина Андреевна Юденич

Иначе — только «мерзости судьбы», ее подлость, коварство и мстительность.

В том, что сгоревшие записи Макса Симона есть не что иное, как наказание, ниспосланное мне за легкомысленное пренебрежение очевидным, было совершенно ясно.

Впрочем, ясно это было только мне и только поначалу.

Пока кипела в груди яростная обида го» шей, которую сначала изрядно погоняли по стерне, потом, сжалившись, навели-таки на след, а вернее — позволили его взять, исключительно — как выяснилось в ближайшем будущем — ради того, чтобы швырнуть загнанную дичь на растерзание другому зверю.

Однако ж когда щенячьи страсти улеглись, сознание мое посетили чувства и мысли более достойные.

Прежде всего стало мучительно стыдно перед Верой и безумно ее жаль.

Мне выпала на долю всего лишь роль стороннего наблюдателя. И вот ведь какая суета поднялась в душе!

Для Веры же кошмар в черном лесу завершил долгий, длиною более двадцати лет, период жизни.

Чувство вины перед несчастным Робертом останется теперь с нею навек.

Рассеять его было бы возможно, раскрыв тайну черного леса. Но она, похоже, сгорела дотла в прожорливом пламени.

Странно, «черным» лес называл, насколько я помнила, Роберт. В тот момент, когда Вера вслед за ним повторила это определение и вдобавок обратила внимание на его точность, меня, напротив, оно несколько покоробило. Было в этом «черном» лесу что-то уж слишком бутафорское, преувеличенное, как в детской страшилке. «В черном, черном лесу стоит черный, черный дом, в черном, черном доме есть черная, черная комната…» Ну и так далее… всем хорошо известно, что хранится в этой черной комнате.

Теперь же лес стал по-настоящему черным.

Случайная вроде бы мысль едва успела просочиться в мое сознание, как оно неожиданно шарахнулось от нее прочь.

Внимание тут же и с каким-то преувеличенным рвением ринулось анализировать шум закипевшего чайника.

Потом мне немедленно захотелось испить чаю.

Потом я решила, что неплохо бы перекусить, хотя есть совершенно не хотелось.

Потом сознанием завладела идея включить компьютер и проверить электронную почту.

А почему бы, собственно, не обратиться на часок-другой к неоконченному роману, он-то, бедолага, явно томится одиночеством.

Вывод напрашивался сам собой. Но тоже с некоторой долей преувеличенного энтузиазма.

Однако теперь я была чуткой, как натянутая струна.

Внимательной и осторожной, как хищник в засаде.

Слишком уж активное стремление собственного сознания ускользнуть из «черного» леса меня насторожило.

Что это, снова знак судьбы?

Или, напротив, попытка увести меня от чего-то, куда заглядывать не следует?

Чья же?

Усилием воли я остановила неожиданный порыв. И мысленно вернулась обратно.

Обугленные стволы деревьев…

Черные головешки на белом снегу…

Черный остов дома — его изуродованный скелет, обглоданный пламенем, зверем свирепым, неистовым, вечно голодным…

Мне вдруг стало страшно.

Совсем как в детстве, когда кто-нибудь из подруг, балуясь, заводил: «В одном черном, черном лесу…»

Страх тянулся оттуда, из обгоревшего леса, сизыми струйками дыма, что и сейчас, наверное, еще трепетали над пепелищем, он просочился в мой дом, преодолев десятки километров: заснеженную ленту загородного шоссе и путаницу городских магистралей.

Я даже ощутила ноздрями его горьковатый запах, и остро защипало в глазах.

Да — теперь это было очевидно, — размышлять над тайнами «черного» леса мое сознание боялось.

Но — почему?

И кто, в конце концов, так убедительно его застращал?

Звонок домофона.

Я почти уверена, что это Павел.

Мы расстались пару часов назад: он помчался выяснять обстоятельства пожара и всего того, что оказалось с ним связано. А заодно добывать у следователя разрешение на мою встречу с пациентом доктора Симона.

Приезд Павла воскрешает в душе надежду.

Быть может, все же удастся разузнать что-то конкретное о деятельности Макса Симона. В том, что тайны «черного» леса запутанным клубком свернулись именно вокруг нее, я убеждена.

А еще я вдруг понимаю, что распугать этот клубок необходимо.

Прежде всего ради Веры, ради ее избавления от несуществующей вины, которая мешает прекрасному человеку жить. А быть может, и ради тех неизвестных людей, что искали излечения в «черном» лесу.

Я так спешу открыть Павлу дверь, что снова натыкаюсь на давешний стеллаж, но более судьба не посылает мне знаков.

Теперь она подбрасывает загадки.

Которые в итоге оказываются превратностями.

Неверное это все же утверждение: «нет лица».

Так говорят и пишут, когда хотят особо подчеркнуть, что лицо человека неузнаваемо изменилось вследствие какого-то сильнейшего потрясения.

Кажется, я тоже пару раз писала об «отсутствии лиц» у кого-то из героев.

Сейчас судьба наглядно демонстрирует мне, насколько далек от действительности этот расхожий штамп.

Лицо у Павла есть.

Но это совершенно не его лицо.

В дверь вваливается мужчина лет на десять старше моего симпатичного приятеля Паши Гаврилова.

Мужчина явно не следит за своим здоровьем, чего никогда нельзя было сказать о подтянутом, моложавом Паше. У этого — серая, нездоровая кожа, каньоны морщин и морщинок разбегаются в разные стороны от больных, затравленных глаз. К тому же Павлик — известный пижон и щеголь, а ботинки моего незваного гостя и отвороты его всегда безупречных брюк густо заляпаны кляксами снежной грязи.

Мужчина обессиленно валится в глубокое кресло и одним глотком опрокидывает в себя добрых полстакана прозрачной золотистой жидкости, отвратительно пахнущей самогоном.

Виски я держу в доме исключительно для друзей.

— Что-то очень плохое? — В принципе я умею говорить с людьми, пребывающими в таком состоянии. Проблема в том, что я никогда не видела в таком состоянии адвокатов, и тем более — Павла.

— Очень плохое… — эхом отзывается он и замолкает. Виски, однако, делает свое дело, а может — адвокатская выдержка наконец заступает на вахту. — Собственно, новостей много. Но хорошая только одна. И то — относительно. Остальные плохие и очень плохие. С чего начать?

— Давай все же с хорошей. Потом лете усваивается плохое.

Вера была права! Он действительно звонил по телефону за несколько секунд до смерти. И ты была права! Он не собирался скрываться и вообще скрывать, что застрелил Роберта.

— И признался в этом по телефону.

— Именно. Позвонил в прокуратуру, следователю, который ведет дело Сазонова и который — ты опять же оказалась права! — одновременно со мной искал встречи с Симоном. Но не находил ее. Впрочем, надо полагать, как и я, не слишком усердствовал, поэтому в повестке, которую Симону все же вручили, значилось сегодняшнее число. Однако сегодня утром Симон позвонил сам и прежде всего заявил, что собирался наведаться в прокуратуру, но — досадное совпадение! — именно в этот момент на него вдруг напал его подопечный, человек душевнобольной, которого он, обороняясь, вынужден был застрелить.

— И