Благовест - Алиса Клима

– Эх, как хочется прижать эту сволочь, – с искренней надеждой сказала Клавка, и они вошли в барак.

* * *

Ларионов никак не мог решиться на радикальные меры и словно просто плыл по течению. Они с Верой выезжали за пределы лагеря, и он продолжал учить ее стрельбе.

Вера оказалась довольно неплохим «курсантом». С лета она относилась к затее Ларионова иронично, полагая, что он выдумал эти занятия для того, чтобы уединяться. Но он был настроен серьезно и обучал ее со всей строгостью наставника. После возвращения Ларионова из Москвы сама Вера стала относиться к занятиям серьезно. Теперь возникла уверенность, что такой навык может пригодиться.

При встречах последнее время они обсуждали стратегии спасения людей от общих работ. Вариантов было мало. Это сильно удручало Ларионова. Он, уже не стесняясь в выражениях, клял на чем свет стоит своих московских начальников. Ларионов совершенно доверял Вере, и это было ей очень дорого в их связи.

Она же все не решалась поведать ему о своих конспиративных планах и попроситься в конюшню, чтобы на сей раз покопаться там санкционированно. Вера была уверена, что Ларионов отнесется к их расследованию прохладно, и точно знала, что не одобрит вмешательства в дела администрации лагпункта. Он боялся ее соприкосновения с Грязловым. Но это лишь усиливало ее решимость довести расследование до конца.

На одном из занятий она осмелилась-таки добиться своего окольными путями. Резонных аргументов не было, а рассказать о подозрениях Вера больше не отваживалась: ее огорчало недоверие «гению шпионажа», и она опасалась, что Ларионов такого не стерпит. И либо вызовет Грязлова и сорвет дело лобовыми действиями, либо прижмет их с Клавкой, руководствуясь опекой. Но она чувствовала, что Грязлову было что скрывать. Чувство обострилось после стычки с ним у конюшни и обнаружения надписи под нарами в ШИЗО. И Вера подумала, что ради благой цели можно пустить в ход «женские рычаги».

– У тебя большие успехи в нашем маленьком деле, – улыбнулся Ларионов после одного из занятий.

Вера вернула Ларионову оружие и села на траву.

– Вы – отличный наставник, – пустилась она в лесть.

Некоторое время она смотрела вдаль, не понимая, как подойти к разговору о конюшне.

– Вы любите лошадей? – начала Вера.

Ларионов присел рядом и внимательно ее осматривал.

– Разумеется. – Он щурился от сигаретного дыма. – Я ведь в прошлом кавалерист.

– Я тоже их обожаю! – Вера заломила руки. – Так и хочется поухаживать за лошадками, научиться их чистить и кормить. Я бы пошла в ветеринары, если бы не стала учителем.

Ларионов с любопытством слушал.

– Жаль, что меня постоянно отправляют в наряды по хозяйству, Григорий Александрович, – молвила она с напускной грустью. – Почему мне достается такая скучная работа?

Ларионов снял травинку с ее волос.

– Значит, тебе скучно в моем доме, и ты мечтаешь поскорее куда-то улизнуть? – улыбнулся он.

– Ну почему вы вечно все принимаете на свой счет?! Просто хочется новых ощущений. Ведь подумайте, как уныло каждый день торчать в кухне и улыбаться своему отражению в кастрюле с картошкой!

Ларионов засмеялся и ласково посмотрел на нее. Ему было хорошо, и он готов был на любые ее прихоти, чтобы наслаждаться этими моментами близости.

– Постановка пьесы больше не составляет для тебя новых ощущений? – продолжал он шутливо пытать Веру. – Мне казалось, ты очень увлечена этим делом и даже подружилась с Губиной по этому поводу.

Вера махнула рукой ему в тон.

– Ну, с ней мы подружились раньше и совсем по другому поводу. Когда вы собирали лимоны в Москве в то время, как мы не знали, что думать в нашей глуши.

Ларионов пристроился на боку и смотрел на Веру сзади. Он всегда безошибочно чувствовал ее мотивы и ждал, когда она приступит к основному. Вера тоже чувствовала его, как свою плоть, и ее раздражало то, что Ларионов видел ее насквозь и все же молчал, выслушивая прелюдии.

– Я хочу поработать в конюшне! – достаточно прямо и резко выпалила она, не в силах продолжать кривляния. За спиной она слышала, как Ларионов тихо посмеивается. – Ну и что?! – посетовала она. – Да, я хотела! Вы ограничили меня во всем! «Это опасно, то нельзя, сюда не суйся, это не твоя забота»…

– Будет тебе, душенька, – с нескрываемым удовольствием забавлялся Ларионов. – Ты разъезжаешь по горам и долам, ставишь спектакли, флиртуешь со всеми напропалую, снимаешь с работ людей, обучаешь народ в классе и называешь это ограничениями?

Вера искренне насупилась и, как это обыкновенно с ней происходило, скоро перестала играть и расстроилась по правде.

– Вы что, упрекаете меня в излишней свободе? – тихо спросила она, поворачиваясь к Ларионову.

– Ну что ты, душа моя, – ласково произнес он, заподозрив, что теперь надвигается настоящая гроза. – Как бы я мог упрекать тебя за что-либо?

– Я вот что думаю, гражданин комиссар, – вдруг мягко, но холодно произнесла она, поднимаясь с земли. – Я больше не желаю прогулок и всего такого. Нет нужды искать оправдание, чтобы вернуть меня на общие работы, – закончила она.

Ларионов тоже поднялся и взял ее за руки:

– Ну что ты в самом деле, Верочка! Что же ты такая горячая?

– Никакой горячности, – произнесла Вера спокойно, но руки вырвала. – Я приняла решение. Или принудительно вмените послабления?

– Вера, – огорченно произнес Ларионов, вовсе не ожидавший подобной ссоры. – Ради бога, ну что ты? Я на все готов ради твоих радостей! Хоть всю конницу Буденного привести.

– Смешно, – сухо заметила Вера. – Прошу вернуться в лагпункт. И если вы не переведете меня с завтрашнего дня на общие работы, я сама попрошусь у… у Грязлова, – закончила она спокойно, но сурово.

На Ларионове не было лица. Он ничего не понимал. Эта внезапная перемена в Вере и ее словно безумная настойчивость повергли его во фрустрацию. Он побледнел, безмолвно помог Вере оседлать лошадь, и они в молчании двинулись в лагпункт.

Ларионов лихорадочно восстанавливал в памяти разговор, пытаясь понять, что вызвало такую решимость идти на общие работы. Это было непостижимо его уму, и он сильно сник, не зная, что теперь со всем этим делать.

Но и сама Вера не понимала, как такое могло случиться. Сердце от отчаяния колотилось в груди, она готова была заплакать, обернуться к Ларионову и попросить его забыть нелепый разговор. Казалось, что какая-то неведомая сила, чья-то воля подчинила ее, и она невольно заварила эту ужасную кашу. А теперь не понимала, как выкрутиться.

Они доехали до лагеря в безмолвии. Когда спешились у ворот, Ларионов решился взять Веру за руку.

– Вера, прошу, давай поговорим в доме. Я