Восьмерки - Джоанна Миллер

не может позволить себе думать так, иначе просто сойдет с ума. К тому же всегда есть кто-то, кому еще хуже. Какое право она имеет жалеть себя? Нужно сказать спасибо, что не сидит в инвалидном кресле. И все же хорошо бы однажды взглянуть на небо, на картину, на цветок и полюбоваться ими просто так, не испытывая ни ужаса, ни стыда. Но в этом дивном новом мире, как она успела понять, чувство вины растворено повсюду, неотвязное и неизбежное, как воздух.

— Завидует, ведьма старая, — ворчит Отто, хватая плед за один угол.

Серебряная булавка отлетает к кромке воды.

— Булавка… — охает Дора.

— Да бросьте вы ее, — рявкает Отто.

Зубы у нее так крепко сжаты, что на щеках подрагивают мускулы. Она поднимает с земли велосипед, запихивает плед в корзинку и стремительно катит прочь. Дора торопливо обшаривает высокую траву в поисках булавки, но не может ее найти. Она не понимает, почему Отто так расстроилась из-за преждевременно закончившейся прогулки, но собирает свои вещи и спешит за ней.

* * *

После ужина они снова, как обычно, собираются в комнате Отто.

— Думаю, мы все заслужили по бокальчику, — говорит Отто, подавая шампанское на изящных стеклянных блюдцах.

Никто не отказывается, хоть это и против правил. Выпивают по бокалу, по второму… В общем, пьют и пьют, почти без разговоров, и Дора чувствует, как приятно тяжелеют язык и нижняя челюсть.

Молчание нарушает Марианна:

— Я никак не могу перестать думать об этом бедняге.

Она морщится, делая глоток, но пить не перестает.

— А с виду был совершенно нормальный, — замечает Беатрис. Она сидит на полу и листает журнал «Пан». — Мозг — такая странная, хрупкая штука. Мой отец читал статью о человеке, у которого после войны развилось отвращение к газетам. Чуть только в руки возьмет или запах почувствует, как его дрожь пробирает от страха.

— Наверняка и с телеграммами бывает то же самое, — говорит Дора, и, хотя перед глазами у нее тут же встает образ матери в холле Фэйрвью, прижимающей к груди телеграмму, на этот раз она ничего не чувствует. Какое же облегчение — вырваться из дома после этих двух лет, разговаривать с женщинами, которые ее всерьез слушают, которые смотрят на мир совершенно иначе, чем ее мать.

— Жизнь ужасно коротка, а человеческое тело такое непрочное. Удивительно, что мы вообще еще здесь, — добавляет она, проводя указательным пальцем по выгравированному на бокале греческому меандру. Кончик пальца покалывает.

Отто поворачивается к ней, прищурившись.

— Что там происходит в вашей невозможно очаровательной головке, Гринвуд?

— Вы не беспокоитесь о том, удастся ли вам выйти замуж? — спрашивает Дора. — Моя мать только поэтому и согласилась отпустить меня сюда — потому что здесь мужчин больше, чем женщин. Сказала, что это мой последний шанс.

Этот невысказанный вопрос, долго висевший между ними, постоянно тяготил ее — и шампанское, кажется, заставило его вырваться наружу.

— Я и не хочу, — отвечает Марианна. — Теперь уже не хочу.

— Я уж лучше не выйду замуж вовсе, чем свяжу жизнь с каким-нибудь идиотом, — заявляет Отто, откинувшись в кресле, запрокинув голову и закрыв глаза.

— Если я не выйду замуж, мне придется жить с родителями, а когда они умрут, близнецы не захотят терпеть меня в доме, — вздыхает Дора.

Отто поглаживает ее по подбородку.

— К тому времени у вас уже борода вырастет.

— Не могу я жить с мамой. Не могу, и все, — признается Дора.

— По статистике, две из нас останутся старыми девами. Но я не думаю, что это будете вы, Дора, — искренне говорит Беатрис. — Слишком уж вы… цветущая.

Остальные разражаются смехом.

— Цветущая или нет, но, если верить газетам, мне одна дорога — миссионером в одну из колоний, — отвечает Дора.

— В Канаду, — добавляет Марианна и тихонько икает.

— Вам не обязательно жить с родителями, вы можете делать все, что захотите. Работать, снимать комнату, самостоятельно оплачивать свои счета. — Беатрис растягивается на полу и подкладывает под голову бархатную подушечку с бахромой. — В Лондоне многие женщины…

— А я не хочу быть независимой женщиной, — перебивает Дора. — Я хочу быть матерью, женой, хочу иметь большой уютный дом.

— Учительницей, — вставляет Марианна. — Таков мой план. У нас ведь не вечно будет пасторский доход.

— Дора, вы можете жить со мной, — предлагает Отто. — Две старые девы, поселимся в избушке в чаще леса и будем пугать детишек своим неприглядным видом.

— Да, Отто, уж вы-то такая неприглядная, смотреть жалко, — замечает Дора.

Отто посылает ей воздушный поцелуй.

— Беспокоиться надо о таких женщинах, как Мод, вот о ком, — говорит Беатрис.

— Мод тоже может поселиться с нами в избушке, — фыркает Отто.

Дора встает и тянется к бутылке, стоящей на каминной полке.

— Знаете, меня здесь не было бы, если бы мой брат остался жив. Папа и думать бы об этом не захотел, но гибель Джорджа совсем его подкосила, — говорит она, неумело наливая себе шампанское. — Как же меня злят эти правила: в комнаты можно заходить только братьям, только братья могут покатать девушку на лодке. У нас больше нет никаких братьев, черт возьми, и даже если бы мой брат захотел зайти ко мне в комнату или покатать меня на лодке, то катать было бы некого — меня здесь не было бы.

— Сядьте-ка, Гринвуд, пока не упали. — Отто усаживает ее рядом с собой на ковер.

— Мы должны использовать все возможности. Это все, что в наших силах, — говорит Марианна.

Отто заглядывает в коробку из «Селфриджес», выложенную черной папиросной бумагой, и достает оттуда расшитое бисером зеленое платье без рукавов, с глубоким V-образным вырезом и заниженной талией.

— Как вам?

Дора поглаживает слои изумрудного шелка и шифона.

— Наряд для модной красотки, — говорит она, зарываясь лицом в ткань. Материя пахнет сандалом, ванилью и деньгами.

— Возьмите, примерьте, завтра назад принесете. — Отто бросает ей платье.

Дора знает: ее мать пришла бы в ужас, узнав, что она надела на себя чужую одежду, но ее порядком утомили эти скучные провинциальные правила. Все чаще она задается вопросами: что сказала бы Отто, что сделала бы Отто? Отто — вот мерило того, на что способна новая Дора. Отто не из тех, кто живет прошлым.

— Сейчас же и примерю!

Дора с гримаской осушает бокал, идет в соседнюю комнату, стаскивает с себя юбку и блузку и накидывает платье через голову. Оно сползает вниз и застревает на бедрах. Дора пытается стянуть его тем же путем, но слои ткани путаются, бусины царапают нос и подбородок. В темноте она не может найти пуговицы. Что-то — может, как раз пуговица