Георг Енач - Конрад Фердинанд Мейер

Когда гондола причаливала к мраморным ступеням герцогского дворца, у которых ждала готовая к отплытию другая гондола, в красивом резном овале дверей показались две фигуры, четко выделявшиеся на фоне ярко освещенного вестибюля. Один был человек высокого роста, с ровными гибкими движениями знатного венецианца, другой, упитанный, солидный, с несколько провинциальной учтивостью отказывался пройти в дверь первым…

– Пожалуйста, вы мой почетный гость – сказал высокий человек, в котором Енач и Вертмиллер тотчас узнали проведитора Венецианской республики, и почтительно поклонились ему.

Гримани с подкупающей ласковостью протянул руку Еначу:

– Я вас задерживать сейчас не буду – вас ждет герцог. Но мы поговорим в другой раз, мы еще увидимся с вами…

Тут же и Вазер расчувствовался и, прежде чем сесть в гондолу, пожал руку другу юности и шепнул ему:

– Герцог очень к тебе расположен, и Гримани тоже… Я у него остановился, он в самых лестных выражениях отзывался о тебе и о твоей деятельности…

Гондола отчалила. Когда они проходили через вестибюль, Енач, улыбаясь, сказал Вертмиллеру:

– Я совсем одичал в далмацких горах и так-таки прямо без всяких приготовлений предстану теперь в покоях изысканной герцогини… А ведь это самая знатная дама, какую приходилось мне видеть на своем веку… Разрешите, поручик, привести себя в порядок в вашей комнате и дайте мне, пожалуйста, ваш наряднейший кружевной воротник…

Они быстро пошли наверх, по широким ступеням мраморной лестницы…

III

– Герцог сейчас один. Он желает поговорить с вами по душе – сказал Еначу Вертмиллер, когда несколько минут спустя вел его в покои герцога.

Они вошли в неярко освещенную выложенную темным деревом комнату. Несколько ступенек вели к великолепному залу, отделенному от нее колоннами, поддерживавшими вырезанный в стене широкий овал.

Пышно раззолоченный зал выходил пятью овальными окнами на Большой канал. Герцог, сидя спиной к сумеречным окнам, читал книгу перед мраморным камином, отделанным гирляндами фруктов и переплетавшимися фигурами. В камине ярко пылал огонь.

Вертмиллер занес уже ногу на покрытые турецким ковром ступени, чтобы доложить о приходе капитана, когда герцог, еще не замечая гостя, захлопнул книгу, встал с кресла и положил ее на камин.

В то же мгновение Енач своей железной рукой дернул за рукав Вертмиллера, уже намеревавшегося доложить о его приходе.

– Погодите – шепнул он ему, указывая головой на противоположную дверь. – Я пришел не вовремя…

В эту дверь быстро вошла герцогиня с заплаканным лицом. Она вела за руку высокую тихую женщину, в которой Вертмиллер тотчас узнал незнакомку, замеченную им утром в соборе.

Невольно заражаясь волнением Енача, Вертмиллер отошел вместе с ним за драпировку, откуда они напряженно следили за тем, что происходило в зале.

– Герцог, я привела к вам преследуемую судьбой женщину, – возбужденно заговорила герцогиня. – Она нуждается в вашей христианской помощи, в вашем рыцарском покровительстве. И ваше благородство должно быть ей защитой. Она доверчиво открыла мне свое сердце и рассказала мне скорбную повесть своей жизни. И мне выпала на долю радость – не могу умолчать об этом и в ее присутствии – познакомиться с величавой античной душой, вовлеченной в трагическую борьбу с неумолимой судьбою. Эта благородная девушка недаром называется Лукрецией. Она происходит из старинного рода дикой горной страны, которая ждет вас как своего спасителя. Она была еще почти ребенком, когда отец ее был коварно убит жестокими людьми, а она осталась сиротой в тисках нужды и злобы этого безбожного мира. Но сердце ее осталось чистым, и ее отважная рука разрубила мечом расставленную ей сеть порока. Помогите ей! Все, что вы сделаете для нее, я сочту за милость, оказанную мне, потому что ее горе переполнило до края мою душу.

Тут растроганная заступница опять разразилась слезами и, закрыв лицо руками, бросилась в кресло.

Во время этой речи знатной гугенотки, в которой уже слышен был отзвук входившего тогда в моду Корнеля, герцог остановил свои ласковые глаза на безмолвно и скромно стоявшей перед ним девушке, словно хотел прочесть на ее лице, что именно привело ее к нему. Из пылкой речи своей супруги он ровно ничего не понял.

– Я дочь Помпеуса Планта, Лукреция – ответила незнакомка на его немой вопрос. – Когда против отца моего начались в Граубюндене гонения, он поместил меня в монастырь в Монце, и там я позднее получила известие о его смерти. Разрешите мне рассказать вам, как это разбило мою жизнь и как я одинока с тех пор. Вернуться в Граубюнден я не могла, и теперь без вашего содействия не могу туда ехать. Страна моя находится под тяжким гнетом войны и внутренних неурядиц. Над ней тяготеет проклятие неотомщенного убийства; кровь моего отца взывает к небесам. В Милане, правда, живет мой дядя, опозоренный Рудольф Планта, до сегодняшнего дня деливший со мной хлеб изгнания, но… В монастырь в Монце я не могла поступить, потому что я бедная, и не решалась, потому что меня тянет домой, в мои родные горы. Позвольте мне умолчать о причине, заставившей меня покинуть дом моего дяди. Я – оторванная от дерева, гонимая потоком ветка и смогу пустить корни, лишь когда вернусь на родину и окунусь в крови справедливой мести. Дайте мне пропуск в Граубюнден, герцог! Я узнала, что ваше влияние на моей родине теперь уже огромно и в скором времени усилится благодаря вашему победоносному оружию. Я ничем против моей родины не согрешила и всегда оставалась чуждой помыслами и делом намерениям моего дяди и испанской партии. Я хочу получить обратно унаследованные мною поместья и восстановить честь моего отца. Для этого я только и живу еще…

Герцог внимательно выслушал прекрасную незнакомку, потом отечески ласково взял ее за руку и заговорил:

– Я понимаю всю тоску вашего одиночества и всей душой сочувствую вашему желанию вернуться на родину и посвятить свою жизнь памяти вашего отца. Но на ваши слова о мести я мог бы многое возразить. Если месть нужна – она свершится. Вся наша жизнь, жизнь всего человечества с самого ее начала – бесконечная цепь преступлений и наказаний. Но человек слишком близорук, для того чтобы угадать безошибочно вернейший путь возмездия, и, во всяком случае, лучше искупить зло жертвенной любовью, чем отвечать насилием на насилие и громоздить проклятие на проклятие. И только уж не женская рука должна во время разгара партийных страстей браться за обоюдоострое оружие личной мести. И мне тоже неоднократно угрожала гибель от злодейской руки, но если бы она поразила меня, то в мой смертный час