Смерть на Босфоре - Михаил Александрович Орлов

Город был купеческий и вел оживленную торговлю по Западной Двине с Ригой, и с Готландом, а потому приносил изрядный доход, но положение Ягайло в начале его правления было довольно шатким, потому, дабы угодить дяде Кейстуту, он передал Полоцк его младшему сыну.

Однако, чтобы сесть в городе, требовалось креститься в греческую веру, поскольку русские не желали принимать язычника. Андрей Горбатый знал, что литовские боги не карают выкрестов и принятие христианства не изменяет ни души, ни тела, и это совсем не страшно. Так что на земле стало на одного православного больше.

Его отец не одобрял перемены религии, но и не хулил за то. Старая вера безвозвратно уходила в небытие, а новая все активнее вторгалась в жизнь, и с этим он ничего не мог поделать. Кейстуту порой казалось, что он пережил самого себя, до того все изменилось за его жизнь, и от этого ему становилось не по себе.

Итак, Ягайло вознамерился передать Полоцк своему родному брату Скиргайло (Скиргеллу), отличавшемуся отчаянной удалью и обладавшему чертовски вспыльчивым характером. Во хмелю он впадал в буйство, и тогда его сотрапезники расплачивались за опрометчивое слово или косой взгляд ранами, а то и жизнью. Придя в себя, Скиргайло со слезами на глазах просил у пострадавших прощения и сам лечил их. Он знал толк в лекарственных травах, которые собственноручно собирал в строго определенную пору: одни на рассвете, другие в полдень, а третьи после заката. Некоторые растения он брал ориентируясь на фазу ночного светила: в полнолунье или при молодом месяце, но никогда при ущербной луне – считал, что тогда они несут в себе смерть. Не будь Скиргайло княжеского рода, возможно, прославился бы как великий целитель…

Когда он прибыл в Полоцк с грамотой от старшего брата, там ударили в набат. Колокольный звон поплыл над городом, как предвестник смуты и грядущей беды. Собравшееся вече постановило не принимать Скиргайло, его посадили на старую облезлую клячу и с непотребной бранью выпроводили из города. При этом Андрей Горбатый, стоя на башне, дружески улыбался и махал отъезжающему родственнику рукой.

Ягайло выслал на мятежников рать, но так как большую часть своих воинов уже распустил после похода, то обратился за помощью к магистру Ливонского[74] ордена благородному брату Вильгельму Вримерсгеймскому. Невероятно, но язычники вместе с католиками шли на православных христиан, хотя при иных обстоятельствах с радостью перерезали бы друг другу глотки.

Полочане не дрогнули и объявили, что скорее сдадут город латинянам, нежели Скиргайло, ибо относились к нему как к идолопоклоннику – со смесью изумления, отвращения и ненависти.

Город стоял при впадении речки Полоты в Западную Двину, имел каменный Детинец и Великий посад, обнесенный валом, по верху которого шли деревянные стены. Несмотря на то что объединенные силы литовцев и ливонцев численно превосходили защитников Полоцка, взять его не удалось.

Услышав об этих событиях, Кейстут обиделся за Андрея Горбатого, но другой его сын, Витовт, уверял отца, что это клевета на его Ягайло. Тогда старик припомнил прежние грешки племянника:

– За холопа Войдыллу отдал мою племянницу, чем опозорил род Гедимина[75], предал меня, сговорившись с нашим извечным врагом Орденом, а теперь вместе с ливонцами покусился на Полоцк. Дай только срок, он еще и папскую веру примет…

«Как поглупел отец с годами! Неужели и со мной когда-нибудь такое случится?» – подумал Витовт и назвал союз Ягайло с Орденом злобным наветом. Дальше – больше… Оба вспылили, слово за слово, и случился грех – отец с сыном разругались в пух и прах. Витовт ускакал в Гродно.

«Дурак, сопляк, мальчишка! Выдрать бы его, да уж поздно, – ругался обиженный Кейстут, наблюдая с башни Трокского замка за удаляющимся отрядом сына. – Посмотрим еще, кто из нас прав!»

Старый князь всю жизнь воевал, потому никто не обратил внимания на то, что он в очередной раз собирает войско. К ноябрю у него набралось достаточно ратников, и он повел их на Вильно.

Укрепления столицы Литвы состояли из трех замков, соединенных меж собой подземными ходами. Орденские войска не раз пытались овладеть им, используя осадные башни, пушки, стенобитные машины, но Вильно хранили языческие боги, что и понятно – в Нижнем, или Кривом замке, находилось главное святилище литовцев. Там горел неугасимый огонь знич перед идолом Перкунаса (иначе Перкуна) и жрецы поили молоком священных ужей.

Хмурым осенним утром, когда стены и башни крепости еще окутывала пелена тумана, трокский князь подступил к Вильно, однако багровая звезда военной удачи светила ему так же ярко, как и всегда. Слава Кейстута опустила перед ним подъемные мосты и отворила. Застигнутый врасплох Ягайло попал в плен со всем своим двором и почувствовал себя пасынком изменчивой судьбы.

В великокняжеской канцелярии среди прочих грамот отыскали и договор с Орденом. «Не солгал кум Куно, хотя и христианин», – с уважением подумал Кейстут об остерродском командоре фон Либштейне, послал гонца в Гродно за Витовтом, а сам отправился приносить жертву богам, дабы возблагодарить их за бескровную победу…

У Ягайло оставалась еще призрачная надежда на рать, осаждавшую Полоцк, но как только там узнали о воцарении Кейстута, войско разошлось по домам и Скиргайло посчитал за лучшее укрыться в Риге.

Витовт за день домчался из Гродно до Вильно и кинулся к отцу. Тот в красном литовском платье, обшитом по краям зелеными лентами, подремывал на маленькой скамеечке у ног своей жены жмудинки Беруты, бывшей языческой жрицы. Когда-то он взял ее силой, и сперва она ненавидела его, а потом страшно ревновала. Несколько раз даже пыталась заколоть мужа-изменника, но Кейстут только смеялся. Лишь теперь, на старости лет, когда страсти улеглись, она успокоилась и они по-настоящему сроднились.

Увидев Витовта, Берута обняла сына, а на тонких бескровных устах отца заиграла неуловимая улыбка торжества.

– Ты не верил мне, так поверь своим ушам. Эй, позвать сюда кого-нибудь из грамотеев, – крикнул он.

По мере того как оглашали текст договора, все ниже склонялась голова Витовта. Когда чтец замолк, Кейстут подошел к нему и потрепал по плечу:

– Сие писано на наше лихо, да Перкунас уберег нас. Но даже после этого в память о своем брате Ольгерде я не причинил Ягайло зла. Твой приятель вовсе не в кандалах, чего заслуживает по справедливости, за ним присматривает лишь малая стража. Однако его шурина Вайдыллу я все же велел заковать в цепи.

– До него мне нет дела, но Ягайло… Хоть он и