Тиран Рима - Саймон Скэрроу

лезущих в борьбу за власть локтями направо и налево, чтобы понять: доверять им нельзя. Да и толку от них мало. Те, кто величал себя «Освободителями», поколениями строили заговоры против императоров, но всякий раз терпели провал, так и не вернув Республику. Их неуклюжие попытки лишь проредили сенат и уничтожили множество их сторонников. Водимые ядовитой смесью возвышенных принципов, голой амбиции и страха, они ютились в тенях и приносили своим «союзникам» лишь тревогу и постоянную угрозу.

Даже если разговор, на который намекал Тит, не имел отношения к «Освободителям», Катон опасался, что это верхушка схожего заговора – такого же неуклюжего… И всё же, если эти люди действительно собирались свергнуть Нерона и поставить либо республику, либо – куда вероятнее – нового тирана на свой вкус, тогда Клавдии больше не пришлось бы жить в страхе разоблачения. Если был хоть слабый шанс – возможно, стоило выслушать Тита и его друзей. А если он решит, как и ожидал, что перед ним лишь очередная шайка заблудших идеалистов, то он просто уйдёт.

Он снова опустился на ложе. Тит облегчённо улыбнулся.

- Позвольте я принесу вам свежего вина.

Он жестом подозвал раба, тот тут же подскочил и наполнил кубок Катона.

Префет сделал глоток и, держа сосуд в руках, оглядел оставшихся гостей, пытаясь определить, кто посвящён в тайну, а кто приглашён лишь для вида – заполнять пространство и скрывать истинную цель вечера. Разговоры вернулись к безопасным темам, а Тит делал обход, разыгрывая роль дружелюбного, слегка подвыпившего хозяина.

Поодиночке гости уходили, пока не осталось лишь несколько человек – Лукан, Катон, Тит и ещё пара-тройка.

И тут же Тит сбросил маску, выпрямился и кивком указал на массив дома, нависающий над садом.

- Пойдём! Пора присоединиться к остальным.

Они вошли в дом, прошли по тускло освещённым коридорам и поднялись по лестнице в одну из комнат, выходивших окнами на атриум, где тёмный пруд теперь отражал звёзды и тонкий серп луны. Катон уловил движение в тенях, и из мрака выступила широкоплечая фигура.

- Всё в порядке, Гордион, - сказал Тит. - Это я. Убедись, что никто не войдёт и не станет подслушивать. Никто. Понял?

Раздалось глухое рычание в знак согласия, и человек исчез в темноте. Тит отдёрнул занавес и жестом пригласил остальных внутрь.

Комната освещалась двумя стойками с масляными лампами, стоявшими на длинном столе у окна. В одном конце сидели Сенека, Веспасиан и Октавия, а рядом несколько других человек. Она, казалось, взяла себя в руки, хотя на лице лежала усталость, а волосы были растрёпаны.

- Входите, прошу, и садитесь.

Они последовали приглашению, и Катон устроился на самом дальнем месте, желая подчеркнуть своё отстранённое положение. Но Веспасиан сразу же впился в него взглядом.

- Добро пожаловать в наш круг, префект Катон.

- Я не член никакого круга, - резко парировал он. - Я здесь лишь выслушать. Не более.

- Как скажешь. - Веспасиан кивнул. - Ты уже знаешь некоторых из нас. Пора провести ещё пару представлений. Слева от тебя – сенатор Кальпурний Пизон. Рядом с ним – Руфрий Галлон, трибун Преторианской гвардии. Справа – Публий Нерва. Потом – Лукан…

- Мы уже знакомы, - перебил молодой человек. - И даже успели выработать здоровую неприязнь друг к другу.

Сенека подался вперёд:

- Тише, племянник. Не время играть в остроумца. Просто слушай.

Лукан откинулся назад и скрестил руки, пока Веспасиан продолжал.

- Благодарю. Катон, думаю, ты уже давно раскрыл мою хитрость и понимаешь, что тебя позвали сюда не ради светского ужина.

Он едва заметно улыбнулся.

- Прошу прощения за обман, но иначе я не смог бы довести тебя до этой комнаты. Ты должен услышать то, что мы скажем. Особенно – Октавию, учитывая известие, которое она получила сегодня.

Он мягко кивнул ей, и Октавия прочистила горло, собрала мысли и заговорила.

- Цезарь решил развестись со мной. Он оказался слишком труслив или слишком стыдился, чтобы сказать мне это в лицо. Весть передал его отвратительный прихвостень Тигеллин. Кажется, он наслаждался этим поручением…

Её черты исказились от отвращения, прежде чем она продолжила.

- Теперь, когда Поппея ждёт от него ребёнка, Нерон решил избавиться от меня и жениться на своей любовнице, чтобы она могла родить законного наследника. Разумеется, если ребёнок окажется мальчиком и переживёт младенчество. Сейчас я для Цезаря абсолютно бесполезна. Наш брак изначально был фикцией. Политическим союзом и только. Он ненавидел меня с самого начала. Я же была готова исполнять свой долг и терпела его ненависть, его побои и его унизительные извращения. Дважды он пытался убить меня, и лишь вмешательство других – одним из них был Бурр – спасало мне жизнь.

- С тех пор, как в его жизни появились Поппея и Тигеллин, зло, которое он творил, только усилилось. Они шаг за шагом подтачивали моё положение и укрепляли своё влияние на Цезаря. У меня нет сомнений, что они подтолкнут его к тому, чтобы избавиться от меня сразу же, как только развод будет совершен, и он женится на Поппее. Она знает, что народ уважает меня и любит из-за памяти о моём отце, Клавдии. Она также знает, как толпа смеётся над ней, презирая её роскошь и власть над Нероном.

С того момента, как Поппея станет новой императрицей, моя жизнь будет измеряться месяцами, возможно днями.

Она сделала паузу и с трудом сглотнула.

- Вот почему я так сорвалась за ужином. Прошу простить меня за столь непристойную сцену.

Веспасиан ласково взял её за руку.

- Не нужно извинений, дорогая. Цезарь и его приспешники жестоко с тобой обошлись. И тебя ценит не только толпа. Большинство аристократов тебе сочувствуют.

Она печально улыбнулась.

- Сочувствие – вещь хорошая, но редко доходящая до дела.

- Увы, это так, - сказал Сенека. - Даже среди сочувствующих немногие осмеливаются открыто поддержать. Сенат когда-то был полон гордых и принципиальных людей, но это было более ста лет назад. При Цезарях их добродетель иссохла, и теперь большинство думает лишь о собственном благополучии, а не о благе Рима и чести рода. Ну и, разумеется, есть ещё стадо льстивых посредственностей, что толпится вокруг Цезаря, льстит ему при каждом удобном случае и встречает любое его слово или новый каприз так, словно в них заключена мудрость самих богов.

Катон слушал, и в нём росло презрение к лицемерию Сенеки. Он сам видел, как Сенека играл ту самую роль, за которую теперь осуждал