Восьмерки - Джоанна Миллер

— Перейду сразу к делу, мисс Гринвуд, — говорит она со скупой улыбкой, которая, однако, даже не заставляет дрогнуть морщинки вокруг глаз.

Дора никогда прежде не видела таких радужек — цвета сушеной лаванды.

Без всяких преамбул мисс Журден перечисляет ряд претензий к Доре, первая из которых относится к экзамену по математике. Вторая — к тому, что в этом триместре она пропустила половину занятий по богословию и, соответственно, провалила его тоже.

— Кроме того, я была свидетельницей вашего безобразного поведения в музее Эшмола на прошлой неделе. А мисс Турботт рассказала мне, что вы вели себя крайне эксцентрично на лекции в Шелдонском театре. Сотрудница университета видела, как вы выходили с Крытого рынка после наступления темноты, причем покинули колледж без моего разрешения, без сопровождения, без шапочки и мантии. И… Прошу прощения… — Директор останавливается, достает из рукава носовой платок с кружевной отделкой и чихает в него. — У меня есть основания полагать, что вы неоднократно употребляли алкоголь в стенах колледжа. Это серьезные обвинения, мисс Гринвуд.

Дора ошеломлена. Первая ее мысль — что ее спутали с Отто. До сих пор ее поведение ни разу не становилось объектом столь пристального внимания.

— Желаете что-нибудь сказать в свою защиту? — спрашивает мисс Журден, сцепив руки на коленях. Все ее тонкие ногти подпилены до одинаковой длины.

— Я…

У Доры скребет в горле, как будто она проглотила камень. Она качает головой.

— Когда люди старшего возраста поступают в университет со значительным перерывом после школы, им приходится нелегко, если они утратили привычку заниматься. Именно любознательность — ключ к успеху в учебе, мисс Гринвуд, природная любознательность и горячее желание учиться. Как вам известно, чтобы продолжить обучение на втором курсе, студентки должны сдать первый письменный экзамен на степень бакалавра, богословие и Пасс Модс[57]. А вы опасно отстаете.

— Простите. Мне трудно давалась математика. — Дора кладет руку на колено, чтобы унять дрожь. — Это не моя сильная сторона.

Но она знает, что мисс Журден права. Она не такая, как остальные: ей нравится учиться, да, но «горячим желанием» она похвастаться не может.

Видимо, она не заслуживает того, чтобы быть здесь. Это ведь Джордж должен был учиться в университете, а не она. Судя по всему, неудачи в богословии — это у них семейное.

А теперь, когда Чарльз вернулся, все запятнано. И она сама тоже. Очевидно, она ошиблась: она не годится для Оксфорда, не годится для замужества. И наверное, никогда не годилась.

Мисс Журден подается вперед в своем кресле.

— Доказав, что женщины могут соперничать с мужчинами на самом высоком академическом уровне, мы получим ключ к эмансипации всех женщин. Следовательно, вы понимаете, почему я не могу пойти по легкому пути — так мы сыграем на руку врагу.

Дора подавленно кивает.

— Я знаю, что вы пережили тяжелую утрату, а недавно еще и эмоциональное потрясение, скажем так.

Дора поднимает глаза. Что известно мисс Журден?

— Ваши преподаватели сочувствуют вам. Мисс Финч выступила в вашу защиту. Она говорит, что вы хорошо успеваете по староанглийскому. Однако горе и гнев — это эмоции, от которых мы все страдаем сегодня. Мы не в силах изменить то, что произошло, но можем изменить нашу реакцию на это. Оксфорд — не место для душевных драм. Подобным поведением вы рискуете уронить репутацию колледжа. Боюсь, у меня нет другого выхода, кроме как временно отстранить вас до пересдачи письменного экзамена. Это означает, что вам будет запрещено появляться на территории университета в течение того срока, который я определю. Он начинается завтра, с концом триместра. Вы сможете вернуться, если сдадите математику, после чего получите возможность еще раз сдать богословие.

Часы на каминной полке бьют восемь. Мисс Журден поднимается с кресла. Собственное тело кажется Доре чужим. В груди ощущение какой-то странной пустоты.

— Ваш тьютор вышлет вам по почте задания для итоговой работы. Пожалуйста, выполните их и представьте к этому же времени на следующей неделе. На основании вашей работы я приму решение о дальнейших шагах. Я напишу вашим родителям и спрошу, хотят ли они, чтобы вы вернулись сюда в мае. Они вполне могут распорядиться иначе, и это, разумеется, их право.

* * *

Когда Дора возвращается в свою комнату, в главном коридоре безлюдно. Она останавливается в конце восьмого коридора и смотрит в окно на пустой внутренний дворик. Ночное небо за окном черным-черно, если не считать тонкого серпика синевато-серого месяца.

Родители… Она точно знает, как они отреагируют на ее провал, на мнение преподавателей о том, в чем его причина, на известие о Чарльзе. Будут винить ее, жалеть, беспокоиться о том, что скажут люди, и в конце концов запретят ей возвращаться в Сент-Хью, чтобы избежать скандала. Тут никаких сюрпризов ждать не приходится. Дора теребит кожицу у ногтя большого пальца, пока не расковыривает до крови.

Когда она возвращается в свою комнату, в голову приходит мысль: а вот Чарльза Бейкера никто не отчисляет. Никто не делает ему выговоров. Он может спокойно заниматься своими делами, а ее реакцию сочли неприемлемой. Почему женщины должны подавлять в себе чувства, неудобные или опасные для мужчин? Естественный гнев, печаль и ярость? Почему в книгах они или убивают себя, или их запирают в сумасшедших домах, на чердаках, в тюрьмах, в гостиничных номерах? Почему женщина не может безнаказанно выразить то, что у нее на сердце? Ограничивать, связывать, сдавливать, сдерживать, сковывать, затягивать ремнями… Неужели и впрямь таков женский удел?

Дрожащими руками Дора выдвигает ящик прикроватной тумбочки. Затем становится перед маленьким зеркалом над умывальником и распускает волосы, аккуратно складывая шпильку за шпилькой в жестянку из-под сигарет «Три монахини», которую Чарльз подарил ей в день своего отъезда.

Торопясь, пока не передумала, она сжимает свои длинные, до пояса, волосы в горсть и стягивает их под подбородком, повернув большой палец вверх, как будто держит зонтик. Другой рукой раз за разом щелкает ножницами, вгрызаясь ими в темные пряди, словно перерезает жесткие сухожилия в куске мяса. Длинные локоны блестящим ворохом падают на ноги, обтянутые чулками.

Все происходит в считаные минуты. Стрижка кажется несимметричной, рука покраснела и болит между большим и указательным пальцами. Никакого удовлетворения Дора не испытывает и тут же жалеет о сделанном. Ни на что она не способна, кроме банальностей. Мама расстроится, а потом придет в ярость. Дора собственными руками подарила ей то, что она теперь может хранить в своем арсенале неприятных воспоминаний до конца дней. Что эта глупая упрямица Дора