Тиран Рима - Саймон Скэрроу

- Даже если для этого придётся сжечь Рим дотла?

Глаза Сенеки сузились.

- Надеюсь, вы не намекаете, будто я имел отношение к пожару.

- А имели?

- Нет.

Катон всмотрелся в его лицо, но на нём уже вновь застыла непроницаемая маска.

- Останется ли у вас мужество поставить Рим выше собственной жизни? - пробормотал он. - Вот в чём вопрос…

- Без колебаний, - резко ответил Сенека, выпрямляясь. - И то же сделали бы многие в Сенате. И не только они – многие всадники тоже. Люди вашего круга.

- Тогда я вам не нужен.

- В такие времена как раз вы и нужны.

- Вы имеете в виду – люди, за спиной у которых тысячи солдат.

- Ну, в этом тоже есть доля истины…

Катон кивнул.

- Отлично. Наконец-то немного честности. Иногда правда весит больше, чем лесть или ложь - запомните.

- Я запомню. Хотя все три подхода имеют свои достоинства – что вы только что блестяще продемонстрировали Нерону.

Сознание Катона туманило изнурение, и ему становилось всё труднее следить за словесными играми, в которые вплетал его старший собеседник. Нужно было уходить. Уйти от дворца, вернуться в лагерь. Там он сможет хоть немного отдохнуть, расчистить голову и приготовиться к тому, что ждало его у Петронеллы и Бардеи. Он подавил зевок и несколько раз моргнул, пытаясь прогнать сухость из глаз.

- На этом наши дороги расходятся, сенатор. Сомневаюсь, что в ближайшие дни мы будем двигаться в одном направлении. Если вообще когда-нибудь. Всего доброго.

Он уже повернулся, но Сенека вытянул палец и упёр его Катону в грудь.

- Подумайте над тем, что я сказал. Придёт момент, когда вам придётся выбрать. И раньше, чем вы думаете.

Он впился в Катона тёмным взглядом, затем опустил руку. Окинув взглядом идущих от дворца, он вдруг радостно выкрикнул:

- Гай Серторий! Старина, сколько лет, сколько зим! Где пропадал?

И упругой, почти кошачьей походкой направился к бледному мужчине в тоге, который из последних сил пытался скрыть солидный живот.

Катон глубоко вдохнул и зашагал через Форум в направлении лагеря. Слева от него тонкие струйки дыма всё ещё поднимались над местом пожара. Возможно, Сенека говорил правду и не имел отношения к поджогу складов. Возможно, это всего лишь совпало со штормом. Но если так, то уж слишком кстати это совпадение падало в руки любому, кто замышлял что-то против императора. Слишком удобно, чтобы нравиться Катону.

Он вспомнил ту компанию, с которой столкнулся у Веспасиана несколько ночей назад. Способны ли они на такое? Само представление о том, что кто-то использует голод десятков тысяч как оружие против одного человека, вызывало у него отвращение. Но он вполне мог поверить, что такие, как Пизон или Лукан, на такое пойдут. Может, даже сам Сенека, который легко бы оправдал страдания «в интересах общего блага». Для людей их круга бедняки и угнетённые всегда были не более чем пылью на заднем плане, частью удобного им образа Рима – и не более.

Однако больше всего Катона терзали мысли о возможной причастности Веспасиана. Он впервые встретил легата вскоре после того, как прибыл ко Второму легиону в его каструм на северной границе. С первой же встречи он восхищался своим командиром и считал его одним из лучших старших офицеров армии. Умный, гибкий, смелый, вдохновляющий, движимый чувством долга – и жаждой доказать, что, несмотря на отсутствие знатного рода, его ничуть не меньше можно считать героем Рима, чем его высокородных соперников. Это особенно отзывалось в душе Катона – в его собственных амбициях. Пусть сенатором он никогда не станет, но в армии он поднялся куда выше, чем мечтал, когда впервые поступил на службу простым опционом в центурии Макрона.

И если Веспасиан действительно приложил руку к пожару, это стало бы сокрушительным ударом по той вере, которую он вкладывал в честь своего командира.

«Веспасиан лучше этого», – убеждал он себя, тяжело шагая обратно в лагерь. Но мысли неизменно возвращались к Макрону, и ему приходилось брать себя в руки. Скорбеть будет время позже. Сейчас ему надо готовить людей, чтобы удерживать порядок на улицах столицы в ближайшие дни. План, который он изложил Нерону, был отчаянной мерой и сработает только в том случае, если новое зерно успеет прибыть вовремя и правда останется скрытой. Стоило врагам императора разнести слухи об истинной угрозе – и буря, что обрушится на город, затмит всё, что уже случилось за последние два дня.

Катон вошёл в лагерь, машинально отвечая на приветствие часовых у ворот. На плацу люди валялись прямо на земле, провалившись в сон перед душными бараками. Другие возились с ранеными, перебинтовывая ожоги и раны от обрушившихся конструкций. Несколько солдат погибли в огне. Предстояло устроить похороны тем, чьи тела нашли, и сказать поминальные речи тем, чьи останки всё ещё лежали под завалами – в числе которых был и Макрон. В ближайшие дни на такие формальности вряд ли найдётся время. Каждый солдат в Риме будет нужен на улицах.

Катон решил дать людям отдохнуть хотя бы ещё несколько часов, прежде чем отправлять первые патрули.

Когда он добрался до башни штаба, то нашёл её пустой. Каждый человек был брошен на борьбу с пожаром, и даже писцы, без сомнения, тоже отдыхали. Катон поднялся по лестнице, намереваясь велеть Требонию принести ему поесть и попить, прежде чем он завалится в койку хотя бы на несколько часов. Но, едва достигнув апартаментов командира, он услышал глубокий, раскатистый храп и невольно улыбнулся. Даже его слуга пал жертвой изнеможения. Жаль… Он глубоко вдохнул, входя в таблиний, готовясь отдать распоряжения.

- Треб…

Он застыл на полушаге, челюсть отвисла от потрясения.

На кушетке под открытым окном лежал Макрон – рот приоткрыт, грудь равномерно вздымалась, и каждый выдох сопровождался хриплым, почти уютным фырканьем. Взгляд Катона привлёк шевелящийся комок под кушеткой: наружу выбрался щенок. Он сделал два робких шага, широко зевнул, потом встряхнулся и бодро затрусил вперёд. Катон опустился на колено, чтобы погладить мягкие складки шерсти вдоль его спины.

- Интересно, какая у тебя история, мой маленький друг? Ладно, потом разберёмся. Более важно другое – какая, к демонам, история у Макрона?

Он выпрямился, глядя на друга с изумлением. Да у Макрона жизней больше, чем у кота. У нескольких котов. В груди Катона вспухло и закружилось что-то дикое – облегчение, радость, нежность; он шагнул вперёд и тряхнул друга