Тиран Рима - Саймон Скэрроу

- Делайте со мной что хотите. Но знайте одно: до последнего вздоха я буду говорить правду. Я никогда не была прелюбодейкой. В отличие от тебя, Нерон. Ты развратничал на протяжении всех мучительных лет нашего брака, совокупляясь с любой женщиной, достаточно глупой, чтобы раздвинуть ноги перед тобой, и насилуя тех, кто не желал подчиниться. Ты – отвратительное чудовище и тиран, такой же самодовольный и тупой, что веришь каждому слову лести, которой тебя осыпают твои прихлебатели. Меня передёргивает, когда я вспоминаю твои руки у себя на теле в те, к счастью, редкие разы, когда ты пытался меня оплодотворить. Когда-то я винила себя, что не могу подарить тебе наследника. Теперь же я рада, что не смогла. Я бы не хотела приносить в этот мир ребёнка, в чьих жилах текла бы твоя гнусная кровь.

- Видите?! - взревел Нерон. - Видите, как она говорит измену?! Вы все свидетели. Она сама осудила себя своими словами!

Он повернулся к ближайшему преторианцу.

- Уберите эту суку отсюда! Бросьте её в темницу, пока я решаю, что с ней делать.

Преторианцы исполнили приказ мгновенно, словно только и ждали его, подумал Катон. Они схватили её за руки, и один из них зажал ей рот, чтобы она не могла больше произнести ни слова, пока её волокли из комнаты.

Нерон повернулся к Эвкаену.

- Раз вы оба отрицаете обвинение, единственный способ добраться до правды – пытка. Если у тебя есть хоть капля рассудка, сознайся сразу. Если же нет, то, даже если переживёшь допрос, играть на флейте ты уже не сможешь. Скорее всего, превратишься в слепого калеку или же попрошайку на улицах, если я хоть немного понимаю методы наших императорских палачей. Стража, уберите его с глаз моих. Заприте в камеру рядом с Октавией, чтобы она слышала его крики и его неизбежное признание.

Прежде чем преторианцы успели двинуться, Бурр поднялся со своего места и расправил плечи.

- Стоять!

Солдаты замерли, и Катон увидел в этот миг: их первое, автоматическое послушание направлено не императору, а командиру. Нерон мог назначать или смещать префекта, но приказы они принимали от Бурра. Катон заметил, как страх мелькнул в глазах императора, но Бурр заговорил раньше, чем тот успел что-то ответить.

- Цезарь, это неправильно. То, что вы делаете с Октавией, - безнравственно и неразумно. Каждый в этой комнате это знает, даже если молчит. Вы получили то, чего желали. Развод завершён, вы можете жениться на Поппее, и когда родится ваш ребёнок, весь Рим разделит вашу радость и будет праздновать это событие. Нет нужды преследовать вашу бывшую жену. Какой толк делать из неё мученицу? Народ Рима любит её – от последнего уличного нищего до самых почтенных сенаторов. И не без причины. Она не представляет для вас угрозы и желает лишь прожить свои дни в мире. Почему вы не можете позволить ей это сделать?

Вопрос повис в воздухе. Нерон был слишком ошарашен дерзостью префекта преторианцев, чтобы ответить, а его советники были слишком напуганы, чтобы позволить себе хотя бы вдохнуть глубже.

- Я был, и всегда буду, вашим верным слугой, Цезарь. Я говорил вам правду так, как есть, и в те редкие минуты, когда я не соглашался с вашими решениями, я делал это из заботы о вашей славе. Поэтому сейчас я говорю вам прямо, перед вашими советниками: вы поступаете неправильно. Хуже – вы совершаете ошибку. Какими бы ни были ваши личные мотивы, прошу, отбросьте их и подумайте о том, как это будет выглядеть в глазах народа. Они будут сомневаться в вашей мудрости. Они осудят ваше отношение к Октавии. Их неодобрение обратится в презрение, презрение – в гнев, гнев – в насилие. И никто из нас не знает, куда это может привести. Оставьте Октавию. Отпустите Эвкаена. Сошлите его, если хотите. А если нет…

Бурр не закончил фразу – в этом не было нужды. Угроза прозвучала достаточно ясно, даже без слов.

Лицо Нерона побледнело, губы дрожали. Нельзя было понять – от ярости или от страха, или и того, и другого сразу. Поппея наклонилась к нему и прошептала что-то на ухо, одновременно беря его за руку и поглаживая тыльную сторону большим пальцем, словно успокаивая ребёнка. Император не сводил глаз с Бурра, пока слушал её. Когда она закончила, он кивнул и снова опустился рядом с ней на ложе. Он глубоко вздохнул и лишь потом спокойно обратился к префекту.

- В знак благодарности за долгие годы твоей службы и потому, что болезнь твоя прогрессирует, я готов закрыть глаза на то, что ты сейчас сказал. Болезнь часто туманит людям разум, и ты сейчас не в себе, Бурр. Это всем очевидно. Однако… может быть, в твоих словах есть крупица мудрости. Мне нужно время, чтобы всё обдумать, прежде чем решу, что делать с Октавией. Да, порой я действительно склонен действовать слишком поспешно, не вникая в последствия. Я рад, что среди моих советников есть те, кто обладает мужеством говорить со мной прямо – как ты. Пока что она останется под стражей во дворце. О её судьбе я объявлю, когда учту все обстоятельства. Ты устал, старый друг. Тебе нужен отдых. Оставь свои обязанности чиновникам и возвращайся в штаб преторианцев. Сложи свои заботы до конца месяца, и вернёшься к службе, когда наберёшься сил. Иди.

Плечи Бурра поникли в смирении. Он поклонился и повернулся, чтобы выйти из зала. Нерон дождался, пока он уйдёт, и лишь тогда обратил взгляд на остальных.

- Пусть никто из вас не думает, что я потерплю подобную дерзость ещё раз. Как бы ни были справедливы слова Бурра – я Цезарь. Я решаю, что лучше для меня, для моего народа и для Рима. Никто другой. Советую помнить это, чтобы подобного не повторилось. Вы тоже свободны. Убирайтесь.

Катон, Макрон и остальные поднялись, поклонились и, пятясь, отошли на несколько шагов, затем повернулись к выходу. Катон задержался и вышел последним. Он увидел, как Поппея тянется за новой виноградной гроздью. Эвкаен убрал флейту в футляр и собирался следовать за всеми, но его остановил короткий, резкий приказ Нерона.

- Не ты.

Император указал на ближайшего преторианца, затем на Эвкаена – и Катон не сомневался в том, какая судьба ждёт музыканта.

******

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

- Святой сраный Юпитер, - выдохнул Макрон, когда они