Тиран Рима - Саймон Скэрроу

сомневаться, что наши солдаты – лучшие в Ойкумене. Один на один они перебьют любую армию, которую Парфия выставит в правильном сражении. Но сперва придётся пройти без дорог и троп по пустыням под беспощадным солнцем днём и в леденящий холод ночью, страдая от жажды. К моменту встречи с врагом войско уже будет небоеспособно.

- И это ещё не всё. Я сталкивался с парфянами. Они не воюют, как мы. Они умеют отдавать пространство, чтобы выигрывать время, изматывая врага до основного удара. Их конные лучники будут методично выбивать нас на марше. Пошлём конницу за ними, они уведут её прямо под копья тяжёлой кавалерии-катафрактов, которые сметут наших всадников, как волна разбивает лодку о скалу. Они примут бой только тогда, когда наши люди будут обессилены, изнурены жаждой и голодом, когда ряды поредеют. А когда этот момент наступит – будет уже слишком поздно. И отступить тоже не удастся. Об этом армия Красса узнала на своей шкуре…

Катон сделал паузу и заключил.

- Цезарь, с учётом того, что мы с центурионом видели и пережили, я бы советовал выбрать мирный путь. Пусть Армения будет нейтральной. Вас могу уверить в одном: царь Парфии никогда не согласится позволить ей стать вассалом Рима.

- Вот почему Армения должна быть нашей! - взревел Нерон, глаза его расширились от ярости. - Я – император! И моей волей Армения будет принадлежать Риму. Мы не можем позволить какой-то помеси варвара, псу из пустыни бросать вызов воле Цезаря. Ты говоришь о мире, хотя любой дурак видит, что для толпы это будет выглядеть как позорная сдача. Этого ты добиваешься?

Катон понял, что ещё одно неверное слово может стоить ему жизни – и, возможно, Макрону тоже. Он промолчал, лишь не отводя взгляда от Нерона, пока тот не перевёл внимание обратно на Бурра.

- Неужели я один здесь обладаю мужеством сделать то, что необходимо, чтобы защитить славу Рима? Никто не выступит за честь нашего народа?

Как по команде, Тигеллин вскочил на ноги.

- Прогоните парфянское посольство, Цезарь! Пусть передадут своему царю, что Рим не склоняется под их волю. Скажите им, что Рим не ведёт переговоров с варварами. Если должен быть мир, то только на условиях, которые диктует Цезарь. В противном случае им предстоит война, какой мир ещё не видел!

Его прихлебатели тут же закивали, поддерживая выступление, а Нерон поднял подбородок с холодным удовлетворением и жестом велел Тигеллину садиться.

- Что ж… Наше послание Парфии таково. Армения будет аннексирована Римом. Если Парфия согласится – будет мир. Если нет – будет война. - Он кивнул писцу, сидевшему на табурете сбоку. - Запиши это и передай главе парфянского посольства. И скажи ему, что он и его люди должны покинуть Рим до конца дня, если хотят избежать моей ярости. Иди!

Писарь в спешке закончил запись, сложил свои письменные принадлежности в суму, поднялся, поклонился и, пятясь, вышел из зала. Катон оглядел остальных советников и увидел отчаяние на лицах Бурра, Сенеки и тех, кто думал так же. Тигеллин же, напротив, едва скрывал удовольствие от того, что оказался в унисон с императором. Было ясно: благосклонность Нерона сместилась в его сторону, и вспышка честности Бурра обошлась ему очень дорого.

- Остался ещё один вопрос, который нам предстоит решить сегодня, мои друзья. - Нерон повернулся к Октавии, которая всё это время сидела неподвижно, пережидая бурю. Несомненно, подумал Катон, надеясь, что её забыли и не заметят. Она вздрогнула, когда взгляд императора упал на неё, как ястреб, бросающийся на добычу из солнечного неба. Она сжалась, будто стараясь стать меньше, пока он продолжал буравить её глазами. Катон почувствовал вспышку омерзения, увидев на лице Нерона почти животную радость от предстоящей жестокости, а Поппея в это время небрежно бросила в рот последнюю виноградину и швырнула голую веточку на пол перед ложем.

- Нам стало известно, - продолжил Нерон, - что друзья и сторонники моей бывшей жены пытались настроить народ против меня. Это, конечно же, измена. А измена карается смертью. Однако из уважения к памяти её отца, божественного Клавдия…

Он сделал паузу, наслаждаясь ухмылками и льстивым смешком тех, кто отозвался на его ядовитую иронию.

- …и из симпатии, пусть и незаслуженной, которую до сих пор питают к ней некоторые плебеи, я пока даровал ей милость.

- Началось, - пробормотал Макрон.

- Но, - продолжил Нерон, - вместо того чтобы вести себя как кроткий образец добродетели, кем она притворяется, я недавно узнал, что моя бывшая жена, пока состояла в браке со мной, состояла в тайной, незаконной связи.

- Нет! - вскрикнула Октавия. - Это ложь!

- Молчать! - рявкнул Нерон, ткнув в неё пальцем. - Ты заговоришь, когда я скажу. Осмелишься перебить меня ещё раз – прикажу преторианцу заткнуть тебе рот кляпом. Твоё слово будет тогда, когда тебя будут судить.

Октавия бессильно откинулась в глубину ниши.

- Так-то лучше. Как я и говорил… связи с человеком низкого происхождения из моего дома. И более того, эта связь продолжается по сей день. И имя любовника моей бывшей жены стало мне известно сегодня. Имя человека, который сейчас находится здесь, среди нас.

Он сделал театральную паузу и медленно провёл взглядом по лицам сидящих перед ним. Каждый ощутил, как холодный страх сомкнулся у него под рёбрами. Наконец Нерон поднял глаза к потолку и вздохнул.

- Можешь прекратить своё представление, Эвкаен. В обоих смыслах.

Звук флейты оборвался. Музыкант издал сдавленный, дрожащий голос.

- Цезарь?..

- Ты слышал меня. Именно ты – коварный мерзавец, который совершил прелюбодеяние с Октавией.

Катон видел, как кровь отхлынула от лица музыканта. Эвкаен задрожал.

- Нет! Нет! Это неправда! Цезарь, клянусь жизнью, это ложь!

- Значит, ты называешь меня лжецом? - спокойно спросил Нерон.

Слишком поздно Эвкаен понял ловушку и в панике попытался выбраться из неё.

- Нет, Цезарь. Конечно нет.

- Тогда, если это не ложь, - значит, правда.

Движение в стороне привлекло взгляд Катона: он увидел, как Октавия поднимается на ноги. Она раскрыла рот, чтобы возразить, но Поппея швырнула в неё серебряный кубок – промахнулась всего на палец – и завизжала.

- Молчать, шлюха! Тебя предупредили, что будет, если ты заговоришь. Сядь, пока тебя не привязали.

Катон, Макрон и остальные сидели неподвижно, словно окаменев, наблюдая, как обвинённый музыкант дрожит, как новорождённый ягнёнок, с одной стороны от Нерона и его любовницы, а с другой – Октавия