Река течет через город. Американский рейс - Антти Туури

комода посыпались фото и безделушки; он лежал ничком на полу, я помог ему подняться и добраться до ванной. Рыхлый и мясистый парень, он казался особенно тяжелым оттого, что я тащил его, как куль, и мне пришлось повозиться с ним, прежде чем мы оказались в ванной. Там он умылся теплой водой, я снял с него куртку, с помощью мыла и щетки для рук смыл с куртки кровь и замыл под краном грудь рубашки.

Куртку повесил сохнуть в ванной, на радиаторе. Умывшись, брат смотрел на свою физиономию в зеркале и, проклиная целый список врагов, плакал и оттягивал веко вниз. Глаз уже опух и посинел от скулы до брови.

Один за другим мы пошли обратно в комнату. Брат снял пиджак и рубашку, нашел на ней следы крови, отнес рубашку в ванную и, вернувшись в комнату, сел на стул возле кровати. Я лег в постель и натянул одеяло.

— И трупы были? — спросил я.

— Нет, если только я не умру, — ответил он.

— Похоже, что ты все еще жив.

— Не уверен — надолго ли.

— Отвезти тебя в больницу?

— Нет. Я убью этих подонков! — Он громко заплакал.

— Нет, не убьешь, — сказал я.

— Хорошо бы началась война, чтобы можно было стрелять в них, — мечтательно произнес он.

Я встал и, взяв из кармана пальто в передней сигареты, дал ему и закурил сам. Брат сыпал пепел на штаны и растирал его ногой по полу. Я пошел в кухню за пепельницей, пока нашаривал выключатель, ударился об угол стола и край плиты, затем нашел пепельницу, принес ее в комнату, поставил перед ним на маленький столик и велел стряхивать пепел туда.

— Набрасываются на человека и бьют без малейшей причины. О чем с ними говорить, если они уже набросились, бьют по голове и пинают ногами, — сказал брат.

Он начал рыгать, но сумел подавить приступ рвоты, побежал в уборную, и было слышно, как он блевал там. Обратно в комнату брат вернулся бледный и с мокрыми волосами — умылся в ванной, затем снова взял сигарету, сидел курил и говорил совершенно спокойно, что охотно пошел бы и записался в пограничники, попросил бы послать его в Куусамо или в Лапландию и не показывался бы на люди лет десять, он говорил, что пограничники рыбачат в пограничной зоне, куда остальным людям въезд запрещен, и, лежа в маскировочных костюмах, следят за теми, кто приходит на территорию Финляндии по ягоды и на рыбную ловлю, но сторожевые дозоры никто никогда не видит, если сами они этого не хотят. Я попытался объяснить ему, что на самом деле все не так, как он себе представляет, а он принялся опять за свое: как пограничники зимой на лыжах, а летом пешком ходят вдоль всей границы по определенным маршрутам, все вооруженные боевыми винтовками, лучшим в мире оружием для охоты, которое продают по всему свету вплоть до Америки, винтовка легкая, как килограммовый пакет масла, и удобная. Отбывая воинскую повинность, он из такой винтовки на расстоянии в сто пятьдесят метров выбивал девяносто восемь очков.

Пограничники ходят по двое, и их дозор длится всегда несколько дней. У них есть хижины, где они ночуют, но иногда бывает ночлег и под открытым небом, у костра. У них армейские спальные пуховые мешки, и походные подушки, и нейлоновые покрывала — все казенное. Я однажды видел в Иммола. — Все это он сказал еще спокойно, но вдруг опять завопил: — Сволочи! Я их всех положу из карабина, каждого, увидят, на кого нападали. Я буду ходить е финкой в кармане и бить раньше, чем они вздумают начать!

— Может, поспим? — предложил я.

— Не спится.

— А мне спать хочется.

— Ты женишься на Анники? — спросил он.

— Еще не знаю, — сказал я.

— Она уже беременна?

— По-моему, нет.

Он легонько нажал ребром ладони на опухший глаз и скривился от боли, достал из кармана пиджака зеркальце, рассмотрел глаз прямо, спереди и сбоку, затем встал, ничего не говоря, и пошел на верхний этаж — под футболкой в крупную сетку тряслось мясистое тело.

Целое воскресенье мать без устали выговаривала ему и жаловалась нам, что брат невыносим. Отец время от времени принимался рассказывать военные истории, но теперь мать категорически не желала их слушать. Когда мать готовила в кухне, отец тихонько пересаживался из качалки к нам поближе и рассказывал вполголоса так быстро, что порой трудно было разобрать слова.

— Во время отступления я однажды зашел в палатку командира роты по делу, а туда как раз позвонил командир батальона и жутко ругался. Командир роты долго слушал его, покашливая и краснея, но затем привстал, сунул трубку себе под зад и дал такой залп, пусть уж Анники мне простит, что вся палатка вздрогнула, а затем кинул трубку на рычажки.

Отец сам рассмеялся, попытался подавить смех, изо рта вырвалось какое-то странное шипение, он пошел к своей качалке и, сдерживая смех, прыскал со слезами на глазах, при этом резко откинулся на качалке, испугался, что она опрокинется, и, оборвав смех, наклонился вперед, чтобы вернуть качалку в положение равновесия.

Я подумал было, не пойти ли в деревню поискать старых знакомых, но так и не тронулся с места. Брат молчал, словно воды в рот набрал, у него было сильное похмелье, он пытался врачевать свой пестро-синий оплывший глаз. Анники была в растерянности, не знала, как себя вести.

Во второй половине дня, отобедав, мы быстро попрощались и поехали обратно в город. В машине я попытался объяснить Анники про своих домашних, она выглядела радостной, потому что все уже было позади и потому что ей удалось достойно представиться, и, когда она, как я отчетливо чувствовал, искренне сказала, что они ей понравились, я прекратил объяснения. Дорога была сухой, и ехать было хорошо, и мы прекрасно добрались в город еще засветло.

VII

Я расстался с Анники на улице перед домом, пообещал заехать за нею после того, как заскочу к себе на квартиру переодеться.

У себя в комнатенке я переоделся и просмотрел газеты. Прилег на постель, курил и глядел на стены и в потолок. Думал о брате и обдумывал детали плана основания собственной типографии.

Вспомнилось вычитанное где-то, что на глаза хорошо действует, если найти на стене прямоугольные фигуры и скользить