Река течет через город. Американский рейс - Антти Туури

взглядом по их сторонам и диагоналям. Неужели это могло действовать на зрение так же хорошо, как если есть много масла, что вроде бы также полезно для глаз? Но ведь то же масло вызывает болезни кровеносных сосудов и преждевременную смерть от разрыва сердца. А тогда хорошее зрение уже ни к чему. Следует ли пить кофе со сливками или черный кофе полезнее для здоровья? Хотя люди уже слетали на Луну, на Земле было еще достаточно неясного.

В дверь постучали, и я сел на край кровати. Квартирная хозяйка приотворила дверь настолько, что смогла просунуть голову в комнату, — у нее была воскресная прическа и елейное выражение лица, державшееся по инерции после молитвенной сходки; набравшись смелости, она проскользнула в комнату, но оставила дверь открытой, чтобы не возникло никаких сплетен: она женщина одинокая, сдает квартиру холостяку, следовало помнить о муже-покойнике и всех братьях и сестрах по вере.

— Звонил некто Пихлая и просил прийти к ним, — сказала она.

— Сейчас? — спросил я.

— Это было в обед, так что вряд ли они еще ждут.

— Голос молодой или старый?

— Скорее моложавый.

— Больше он ничего не сказал?

— Сказал, что какой-то разговор не закончили.

— Можно бы и сходить. — Я колебался.

— Да стоит ли, они, наверное, уже разошлись.

— Полагаете?

— Похоже, он был пьян, — добавила она.

— А может, нет?

— Пьян, пьян, — сказала она уверенно.

— Тогда, пожалуй, не стоит туда идти.

— Вот и я так думаю, — сказала она и, повеселев, пошла вниз. Было слышно, как там она заговорила с одной из сестер по вере.

Они пропели слабым старушечьим фальцетом псалом и вскоре уже забренчали кофейными чашками, ставя их на стол.

Я быстро взял свою одежду и ушел, чтобы они не успели пригласить меня пить с ними за компанию кофе. Подобных совместных сидений за те два года, что я успел прожить тут, было уже предостаточно, и рассказов о достоинствах покойного мужа тоже, и разговоров о прощении и грехах, и приглашений на молитвенные сборы лестадианцев. Со двора я увидел, как они подглядывают из-за оконных занавесок. На верхнем этаже в другом конце дома хромая старая дева вытряхивала в окно белую с красным орнаментом скатерть, но, заметив, что я вышел во двор, она поспешила закрыть окно.

Снег растаял, и проезжающие машины обрызгивали грязью живые изгороди и стены домов, стоящих у дороги. Я пошел иа автобусную остановку, уличные фонари зажглись и, прежде чем засветиться ярко, несколько минут давали тусклое оранжево-голубое излучение.

На автобусной остановке мне пришлось долго ждать s одиночестве, я курил и посматривал на серое беззвездное небо. Ветер нес от фабрик острый запах химикалиев, где-то выпускали пар, чтобы понизить давление в котлах, он выходил с жалобным воем. Это был горестный звук, такой протяжный, что я принялся вспоминать, каким сигналом предупреждают об опасности заражения хлором, инструкции об этом имелись во всех домах и на предприятиях. При опасности появления хлора следовало что-то делать, идти куда-то повыше, что ли?

Думал и о том, сколько я, в конце концов, знаю в городе людей, которые заказывают печатные работы, и о том, стали бы эти люди давать мне заказы, будь у меня своя типография. Это зависело бы от цен, и от качества, и от общения с ними, от принадлежности к одним клубам: «Ротари», «Лион» или к Объединению офицеров резерва. Этим надо бы заняться сразу же или присмотреть себе такого компаньона, который уже вхож туда.

Пришел автобус, набитый людьми, ехавшими в город, чтобы провести воскресный вечер: пришлось трястись на задней площадке и через головы пассажиров передавать деньги нервничающей кондукторше, подвыпившие мужчины пытались развлекать ее длинными рассказами, которые начинались с середины и тут же кончались.

Анники открыла дверь. Ее брат сидел в кресле, читая стопку каких-то написанных от руки листков, он поздоровался, не поднимая глаз от бумаги.

— И никаких ссор, — первым делом сказала Анники.

— Нет, нет, — успокоил ее брат.

— Мне звонил один знакомый, просил зайти. Это художник, всамделишный. Пойдем сходим, — предложил я.

— Что еще за художник? — спросила Анники.

— Пихлая, Сеппо Пихлая.

— Никакой он не художник, просто пьяница, — вмешался брат Анники.

— У него есть настоящие картины. Сейчас как раз пишет один портрет, — утверждал я.

— Пьяница он, — настаивал брат Анники.

— И это возможно.

— У нас кто угодно может называть себя художником, даже такой буржуазный отпрыск. Отец-то у него профессор, а сам он ни на что больше не способен, так заделался художником. В шестидесятые годы он пытался учиться в университете, и бог знает в каких еще институтах, но ничего не смог окончить. Известное дело, отец его содержал, да и теперь еще содержит. Он нашлепает красок на холст и дает этому какое-то название. Даже нормальной рамы не может сделать для своих картин, а творческую помощь выпрашивает, как все остальные. Вот так-то. И за чей счет все они существуют? За счет рабочего класса, — подытожил брат Анники.

— Ну, не знаю, — сказал я.

— А я знаю. И уж туда Анники не пойдет. Тебе-то я ничего не скажу, ты можешь идти куда хочешь. Я пойду к восьми на собрание, а Анники останется здесь.

— Слушай, да ты сумасшедший, — сказала Анники.

— Может быть, но ты останешься здесь и будешь здесь, пока я не вернусь.

— Это мы еще посмотрим, — сказала Анники.

Я так и остался стоять в передней у открытой двери, ведущей в комнату. Анники препиралась с братом. Они уже стали припоминать друг другу давние случаи.

— Ну, мне пора, — сказал я.

— Яс тобой, — откликнулась Анники.

— Ты не пойдешь, — сказал брат.

— Кто меня удержит?

— Если я раз сказал, этого должно быть достаточно, — повысил голос брат Анники.

— Нет, не достаточно, — сказала Анники, прошла мимо меня из комнаты в переднюю и сняла с вешалки пальто.

— Черт знает что! — закричал брат Анники и бросил бумаги на стол. Они разлетелись по столу, и на пол, и на диван, и на подоконник за диваном. Матти встал из-за стола и принялся собирать их, бегал по комнате, нагибался, пыхтел — толстяк. Собрав бумаги в пачку, он сел на стул и принялся сортировать их.

— Ненумерованные