Река течет через город. Американский рейс - Антти Туури

К счастью, эта баба помнила, что в книге «Гражданская война 1918 года в иллюстрациях» у старика на картинке была белая ушанка и винтовка за плечами. Или только у Маннергейма была белая ушанка? — размышлял Пихлая и стал пить прямо из горлышка, выпив, поставил пустую бутылку на пол рядом с диваном.

— Вы один тут живете? — спросила Анники.

— Ой, не надо на «вы», девочка-золотце, я слишком молод для этого, — сказал Пихлая.

— Не буду, — пообещала Анники.

— Меня зовут Сеппо, — представился Пихлая.

Старик Пихлая в сером костюме, белой сорочке, при галстуке и в жилете вошел в комнату так тихо, что мы заметили его только тогда, когда он оказался среди нас.

— А тут гульба все продолжается, — сказал он.

— Не просто гульба, а ждем книгу «Гражданская война 1918 года в иллюстрациях», чтобы можно было сделать вклад в историю финской живописи, — сказал сын.

— Это моя невеста, Анники, — представил я.

Старик Пихлая поздоровался с нею за руку и назвал себя.

— Всю ночь и все воскресенье такой шум-гром, что старому человеку нет благословенного покоя, и по всему дому беспорядок. Кто все это тут уберет и когда? — сказал старик Пихлая.

— Я могу убрать, — предложила Анники.

— Это по-мужски сказано, убирать — женское дело! — согласился Пихлая-сын.

Анники поднялась и стала собирать со столов пустые бутылки и грязную посуду, чтобы унести в кухню.

— Это несколько не совсем... — попытался возразить старик Пихлая.

— Ничего, ничего, — сказала Анники с облегчением, потому что смогла найти для себя занятие. Она отнесла посуду в кухню, столько, сколько могла взять за раз, и вернулась за новой порцией; отец художника спрашивал у сына, что за компанию выпивох он опять приводил сюда, но оказалось, Сеппо их даже толком не знал: он познакомился с ними лишь накануне где-то в центре города, в кабаке, когда его уже закрывали, тогда отец принялся отчитывать его за легкомыслие, но сын, не отвечая, ушел на кухню давать Анники советы. Было слышно, как они пустили воду из крана, и сын говорил Анники о моющих средствах и показывал шкафчик для сушки посуды и шкафчик под мойкой, где и находились моющие средства. Потом сын вернулся в комнату и помог унести оставшуюся посуду, старик Пихлая сделал еще одну попытку удержать Анники, но вскоре отказался от этой затеи, сел на стул у окна и принялся смотреть наружу. Он рассказывал, что для облаков имеется такая же классификация, как и для растений, и в ней облака разделены по родам, видам и подвидам, классификация сделана когда-то в девятнадцатом веке, но она никогда не попадалась ему в руки, хотя он искал ее уже несколько лет. Его сын пришел из кухни и поглядел поверх его плеча на облака, сказал что-то насчет классификации и затем сел на диван; из кухни доносился стук посуды и журчание воды. Я курил и бродил взглядом по комнате: уж одну-то работу в год напишет и старик Пихлая, и ему нужна будет типография, если с ним договориться, это уже дало бы несколько тысяч, и, может быть, удалось бы получить еще что-нибудь в университете: годовые отчеты и учебные пособия.

Старик Пихлая говорил о своих исследованиях в университете и о химии — он читал свои лекции по химии лет двадцать, а то и больше, и по его словам выходило, будто в этой науке что-то не так.

— Выпьем за это, — сказал художник, сунул мне бутылку пива в руку, а свою поднес ко рту и пил из горлышка, я содрал открывалкой пробку и хлебнул глоток теплого пива.

— В развитии человечества алкоголь тоже когда-то играл важную роль, но этот период давно уже позади, и теперь от алкоголя следовало бы отказаться, его миссия завершена, он больше не нужен, — сказал старик.

Мы пили пиво, Анники пришла из кухни и села рядом со мной, живописец и ей предложил пива, но она не захотела.

— Преогромное спасибо барышне, — сказал старик Пихлая.

— Не стоит благодарности, — ответила Анники.

— Если бы Сеппо женился, наше домашнее хозяйство наладилось бы. По крайней мере мне, старику, не пришлось бы вечно заниматься уборкой.

— И на ком это я, по-твоему, могу жениться? — спросил сын.

— Ну, на той барышне, которая вечно тут вертится.

— У нас исключительно деловые отношения, — сказал сын.

Он спросил, не хочет ли Анники ликера, где-то в кухонном шкафу должна быть еще не допитая бутылка, и пошел в кухню искать, он там стучал-бренчал, напевал про себя и наконец вернулся, держа в одной руке ликерную бутылку и рюмку в другой, налил Анники, не обращая внимания на ее протесты, и протянул ей рюмку через стол, пролил ликер и стал, сопя, вытирать столешницу синим носовым платком.

— Ничего не понимаю в химии, — сказал я.

— Понять совсем нетрудно, если правильно обучают, — сказал профессор.

— И я больше не помню ничего, кроме того, что вода — аш-два-о, — сказал его сын.

— Вполне тебе верю, — сказал отец.

— Хотя бы в объеме школьной программы разбираться, — сказал я.

Старый Пихлая считал, что все зависит от способности мыслить, — надо глубоко вникать в каждое дело, а не просто принимать на веру, в политике все подается в виде свершившихся событий, слов и пустых красивых фраз, то же и в науке, которую всевозможные популяризаторы объясняют сходными догмами.

— Церковные догмы — единственные, в которые никто больше не верит. Само собой, в них и не следует верить, — сказал старый Пихлая.

— Мы их не понимаем, — сказал сын.

— Ничего и не потеряли.

— Люди пришли сюда повеселиться, а ты сразу начинаешь долдонить всякую хреновину, — упрекнул старика сын.

— Нет, нет, говорите, говорите, — попросил я.

— Да чего там, — отмахнулся отец.

— Ты на шутку-то не обижайся, — сказал сын.

— Я и не обижаюсь, просто неохота ничего тебе рассказывать. Это все впустую, — сказал отец.

— Ну, девушка, расскажи ты что-нибудь, — попросил художник Анники.

— Я ничего не знаю.

— Хоть что-нибудь же ты должна знать.

— Во всяком случае, не о таких вещах.

— Слушай, девушка, у тебя такое лицо, что, если меня когда-нибудь попросят написать картину в алтарь Хаукипутааской церкви, я