Река течет через город. Американский рейс - Антти Туури

— Отсюда идти так же долго, как и сюда, — сказала Анники.

Я подтвердил, мы пошли по металлическому виадуку над железной дорогой и по улице, идущей от пляжа.

— Жуткий мужик этот художник, заставлял меня танцевать не переставая. Я нипочем не пойду ему позировать, даже для алтарной картины в соборе, — сказала Анники.

— И не позируй, если не хочешь.

Мы перешли мост через реку и шли дальше вдоль берега, мимо старого кожевенного завода и через парк к центру города.

— Я вот что думаю, мы могли бы обручиться и заняться поисками квартиры, а затем, когда найдем квартиру, и пожениться, — сказал я.

— Ты это всерьез?

— Всерьез, всерьез.

— Уж не пиво ли этого художника заставило тебя сказать такое?

— Нет.

— Можем и обручиться, — согласилась она.

Мы миновали центр, улица была тихой. Казалось, город уснул. Я раздумывал, рассказать ли Анники о своей типографии, но решил не говорить, пока дело не станет более реальным.

— Я расскажу Матти, может, это его успокоит, — сказала Анники.

— Расскажи.

Я пообещал зайти к ней на следующий день, и она стала подниматься по лестнице, остановилась на площадке посмотреть на меня, свет погас, и я снизу опять включил его, услышал, как она отперла дверь и вошла в квартиру.

Я вышел да улицу и зашагал к своей комнатенке. Внимательно оглядывал попадавшихся навстречу прохожих: их было немного, и, глядя на каждого, я думал, что знаю нечто такое, чего никто из них не знает. По крайней мере мне это казалось.

В комнатенке все было так, как я оставил уходя.

VIII

Меня разбудило тарахтение будильника, я встал, поставил воду для кофе на электроплитку на столе, умылся над раковиной в углу комнаты, заварил кофе, взял продукты для бутербродов из холодильника под окном, приготовил бутерброды и стал завтракать.

Потом я еще посидел на кровати и, покуривая утреннюю сигарету, думал об Анники, и о помолвке, и о той, другой женщине, о которой не хотелось думать, и о моих письмах, которые та женщина переслала по почте в большом пакете к нам домой, она сохранила все мои письма за несколько лет, мать не осмеливалась вскрыть пакет, хотя я видел, что ей очень хотелось; и еще я думал о том, как перечитывал все письма в предбаннике сауны и потом сжигал их по одному. От них осталась большая куча белого пепла, рассыпавшаяся, когда я помешал ее кочергой. Теперь, много времени спустя, казалось, что они были написаны кем-то другим, не мной.

Я сходил вниз, к почтовому ящику, за газетой, хозяйка вышла в переднюю пожелать мне доброго утра, она была в халате и без зубов. У себя наверху я пробежал заголовки и прочитал раздел спорта, но сейчас, осенью, даже и в нем не было ничего интересного.

Я оделся и вышел из дома. Был мороз, но не сильный, так, несколько градусов. Мне удалось открыть дверцу машины, подогрев замок зажигалкой, и очистить окошки куском пластика, я опустился на сиденье, оставив ноги снаружи, и стряхнул с них грязь. Потом завел машину, дал ей согреться, подал задним ходом и выехал на дорогу.

Во дворе типографии еще не было других машин, я припарковал свою вблизи от двери и вошел в здание, зажигая впереди себя свет. Проштемпелевал карточку прихода-ухода, вошел в печатный цех и включил свет. Отнес одежду на вешалку и, сделав круг по цеху, пошел в будку.

Расположил заказы на неделю по очередности исполнения, заметил среди них книгу Пихлая, прочитал заказ — срок его исполнения тоже уже прошел — и сходил удостовериться, что печатные формы книги профессора присланы уже вниз. Решил сразу же дать их в машины и стал ждать прихода людей на работу.

Сипола — уполномоченный рабочих — пришел после семи и спросил о задании на смену. Я отдал ему наряд на книгу Пихлая и смотрел, как он взял с полок печатные формы и установил их в машине. Другие рабочие не показывались, хотя было уже восемь часов, я пошел к Сиполе спросить, что происходит.

— Да не знаю, — сперва сказал он.

— Наверняка знаешь, — настаивал я.

— Не знаю. Я, как видишь, выполняю свою работу, ничего больше не знаю, да меня это и не касается.

— Я обязан сразу же позвонить Мартикайнену, сообщить об этом.

— Наверное, он уже знает.

— Знает?

— По крайней мере предполагает.

— Мне все же придется позвонить, — сказал я.

— Что с того, — сказал он и завинтил форму в зажимы.

Я оставил его за этим занятием и пошел в будку звонить. В списке телефонов работников фирмы нашел домашний номер Мартикайнена. Мартикайнен взял трубку так быстро, словно он сидел в ожидании у телефона или же телефон стоял всегда у него под рукой. Дома у него мне бывать не приходилось.

— Тут на работе один только Сипола. Сипола — доверенное лицо рабочих, — сказал я.

— И то же самое во всем здании?

— Я знаю только, как в печатном цехе.

— Всюду так. Не сомневаюсь.

— Может быть.

— Ну, поглядим. Как-то они должны проявиться, спасибо, — сказал Мартикайнен и положил трубку.

Я увидел, что Сипола пустил машину и начал печатать, и пошел к машине посмотреть. Сипола помалкивал, долго стоять мне наскучило, я пошел в переплетную, увидел уполномоченного переплетчиков и мастера, сидящих в будке, остальных на местах не было, я зашел в будку, подошел к столу, сел и закурил.

— Мартикайнен обещал сейчас прийти, — сообщил мастер.

— Ребята будут завтра вести переговоры, — сказал уполномоченный переплетчиков.

— Это незаконная забастовка, — сказал мастер.

— Так и есть, — согласился уполномоченный.

— Но разве ты не мог ничего им объяснить?

— А я-то тут при чем?

— Сказал бы, что это незаконная возня. Противоречит трудовому соглашению.

— Да это им говорено, и не раз, а также и то, что Союз за нее не станет выплачивать штраф работодателю, поскольку Союз к этому непричастен, он ведь не поддерживает ни одну забастовку, противоречащую трудовым соглашениям. Да ты и сам это знаешь, — сказал уполномоченный. Он встал, вышел из будки, осмотрел в переплетном машины и стопки листов, бросил