Повести и рассказы - Амирхан Нигметзянович Еникеев

ещё не тронулись. Салих, стоя на земле и держа в руках маленькую гармонь и растягивая её, играет с таким божественным вдохновением, как будто бы он из своей груди хочет выпустить к нам белого лебедя. А я машу и машу белым носовым платком, затем… вдруг согнувшись, падаю на колени Сабире.

XII

Мы уже неделю живём в имении. Как только приехали, мы с Сабирой обошли все окрестности. Мир здесь удивительно свободный и пустой – людей нет. Самая близкая мордовская деревня – в пяти верстах от нас. Нет и большой дороги, по которой передвигался бы народ, не пролегает рядом – такой вот уединённый спокойный уголок наше имение. Здесь только мы вшестером живём: сторож имения Ахметша-абзый, его жена Бадэрниса-апа и Касым-абый с нами, тремя женщинами. И при этом живём в двух местах: Ахметша-абзый с женой – в маленьком домике внутри изгороди, а мы в большом доме, покрытом жестяной крышей. С одной стороны, если подумать, страшновато. Что стоит лихим людям зайти и погубить нас?.. Однако об этом не думаешь и беспечно живёшь… А потом, имение охраняют две собаки, огромные, как телята. Днём они на привязи лежат под клетью. Только когда стемнеет, Ахметша-абзый освобождет их. Они чуют приближение людей за три версты, утверждает Ахметша-абзый. Их голоса наводят ужас… Кроме этого, у Касыма-абый есть ружьё. С вечера он заряжает его патронами. Хотя особой надежды на это нет, потому что, говорят, в народе теперь много распространилось настоящего оружия. Однако для нас хорошо то, что теперь наступило время коротких ночей. С одной стороны не успевает темнота спуститься, а с другой стороны уже тянется рассвет. А при дневном свете не только нечистая сила исчезает, но и всякие страшные мысли прячутся.

Мы вдвоём с Сабирой много гуляем – надо же как-то потратить этот длинный день. Даже после всяких мелких дел и дневного сна, ещё столько времени остаётся. (Здесь вообще времени очень много.)

Ахметша-абзый изготовил нам из бересты новые лукошки, и мы, повесив их на запястья, отправляемся либо в поле, либо на берег ручья. Здесь поразительно много мест, где не ступала нога человека! Выйдешь в поле, там в траве целыми семьями зреет земляника, а на кустах вдоль ручья можно горстями собирать смородину и костянику, а у подножия горы сплошняком краснеет вишня. И ведь некому собирать! Мы сначала собирали всё это с жадностью, как будто никогда не видели. Каждый день приносили полные лукошки то земляники, то смородины. Мама всё это перебирала, чистила, немного наварила варенья (сахара ведь мало), насушила, наготовила пастилы из ягод. Потом ей надоело это.

– Хватит, не носите больше, куда я это всё дену, – сказала мама.

А нам работа нужна, мы не можем не собирать. У Сабиры от смородины весь рот стал чёрным.

Вот так текли мои дни. Еды было много – слава Богу! Молоко, сметана от коров, которые едят только траву, молодая козлятина, кроме того, я выпиваю в день три-четыре бутылки кумыса. Однажды я обнаружила, что стала поправляться. Я даже испугалась: если я так растолстею, что делать буду?! А злодейка Сабира смеётся: «Замуж выйдешь, похудеешь», – говорит.

Но даже несмотря на то, что я поправилась, на душе у меня безмятежно, настроение хорошее. Я радуюсь, я наслаждаюсь. Обхожу сплошь покрытые цветами луга и поляны, игриво бегущий по камням и гальке ручей, напротив которого стоит Гора любви – прыгаю и бегаю, как козочка, то на гору, то спускаюсь к ручью, чтобы обмыть загоревшие на солнце лицо и грудь – что мне ещё надо? Но если сказать правду, то, конечно же, это беззаботное блаженство, это озорное настроение вовсе не от целебной природы. Я всё ещё не могу очнуться от встречи с Салихом, я всё ещё ношу в душе его слова; у меня ведь есть теперь известная только мне одной тайна. Он же сказал: «Мы будем вместе, душа моя!», и я живу этой надеждой, а надежда – это ведь крыло, белое крыло!.. Вот это меня и вдохновляет, и ободряет! Ясное, очень ясное пока надо мной небо!

После того как мы прожили в имении около недели, Касым-абый отправился в Симбирск, чтобы привезти жену и детей. Мы же попросили его вернуться поскорее. Как на грех, в день его отъезда с вечера, охватив весь свет вокруг, с таким грохотом, как будто ломаются горы, на нас обрушился ураганный ливень. Молнии всю ночь беспрерывно освещали все окна дома, с треском разрушая непроглядную тьму ночи, а дождь с рёвом и воем ходил кругами и лил, не прекращаясь. Мы подумали, что идёт ураган. Нам стало так страшно – не знали, куда скрыться, что делать. Казалось, что от очередной молнии дом вспыхнет, клянусь Богом! Мы вдвоём с Сабирой, обнявшись, сидели на полу в углу дома и читали, путая и ошибаясь, все молитвы, которые знали. В этот момент Сабира, дура, ещё хихикала. Спрашиваю её:

– Почему смеёшься?

– Ты не слышала, что ли, у Хозур Ильяса в телеге сломалась ось, – отвечает, идиотка!

Даже не раскаивается хотя бы! Только мама не показывает своего страха, лишь беспрерывно ходит, тихо молясь, проверяя двери и трубы и опуская занавеси. В эту ночь нам не удалось сомкнуть глаз. А на рассвете ураган затих, через некоторое время и дождь прекратился. Удивительно светлый, мягкий, в запахе влаги сияя и резвясь, родился новый день. Мы наперегонки выбежали во двор. Чёрные водопады, как бешеные, пенясь, всё ещё мчались вниз. Посреди двора стоял, закатав штанины выше колен, с железной лопатой в руках Ахметша-абзый и удивлённо посматривал вокруг:

– Ну и показали нам Божью мудрость! – качал он головой. – Хорошо ещё животных не коснулось, только вон крыша бани вздыбилась да ещё посреди двора телега опрокинулась, и всё содержимое бидонов вылилось, – сказал он.

А нам интересно, нам мало этого, если бы из бани всё вылилось, было бы ещё интереснее. Через четыре дня Касым-абый привёз жену и детей. Вслед за ними подъехали на другой лошади дама и молодой человек. Мама этих двух гостей встретила с особой радостью.

– Ай, дорогие гости, вот спасибо, как хорошо сделали, – воскликнула мама, обходя их со всех сторон.

По правде говоря, это были не совсем простые гости: внешний облик, одежда Сары-апа были типичными для жён богатых чиновников; сама она хорошего телосложения, здоровая, с полным круглым лицом и белоснежной полной шеей, волосы свои уложила так, как это делают русские женщины: высоко забрав и укрепив на макушке. На ней был сшитый из белого льна свободный летний