42-й до востребования - Михаил Александрович Тарковский

Мурашечной дланью объяло затылок, подкатило под горло. Бабушка, милая! Знала ли ты, что спустя почти полвека буду стоять в возрождённой нашей Оптиной на Рождестве Христовом! Что и сам в эти дни заново рожусь благодаря тебе. Что совсем другой теперь и почти «не глуплю»… И о тебе столько знаю… И про твои рассказы! Про кусочки в тетради – как девочка маму ждёт на вокзале, а у мамы другая семья… И про стихи: что спичек не пожалела – все дотла сожгла. Ведь столько огня будет…

2

Я долго ходил по Оптиной в поисках дома Веры Ивановны. К монастырю примыкала отгороженная и аккуратная примонастырская территория, всё остальное был обычный посёлок с высокими деревьями, разнобоем домишек, садами с уже знакомым плетением ветвей, присыпанных снегом. И обилием кошек. Одна с чёрными треугольными пятнами по рыжему с леопардовым растягом лежала на арке яблони.

Шёл в каком-то странном упоении, с душой, переполненной и готовой пролиться, чуть болтани. Бывает такое, вернёшься в родные места, и хочется первого встречного обнять: я вернулся!

Но встречный смотрит странно… И Веру Иванну не знает… Казалось, вот он, край бора, куда выходило окошко… Вот вдали ворота в монастырь… А отсюда мы заходили в Оптину – видна Жиздра… И все приметы, привязки, перекрестья указывают место. Но никаких ветхих домишек нет в той точке, и усложняет дело ограда монастырской земли, за которой стоят штукатуренные розовым домики, прямоугольные и голо-образцовые.

На очередном кругу зашёл в одну избёнку, раздвинув табун кошек, которые немедленно заластились к ногам, задрав хвосты, а одна настолько не хотела уходить, что пришлось поднять её ботинком, на котором она мгновенно обмякла и повисла, мурча. Открыла пожилая женщина с бледным лицом в морщиночках. Я рассказал, что ищу дом Веры Ивановы. «Аааа… почтальонка… Это вон там».

Я и забыл, что она почтальонка. Оказалось, дом стоит отремонтированный на прежнем месте, но за оградкой. И живёт в нём дьякон Иоанн.

Бабушкины корни

1

Потом ходил по засыпанному тёплым снежком Козельску. Весёлому маленькому городку, который для меня уже ничем не отличался от других городков, которые я только что проехал. Он был закрыт, неузнаваемо запечатан, как и дом почтальонки Веры Иванны. Я не находил ни одной общей с прошлым зацепочки на его гладкой стене. Неужели бабушка так же бродила со мной по Козельску в поисках дома, где они жили? А ведь бродила, только не помню, нашли ли мы его, как когда-то в Кинешме.

Не понимаю, почему не расспросил бабушку ни про козельский дом, ни про родовые места, хотя умудрялся хвастать про них знакомым, сплетя в кучу и Оптину, и Козельск, и дубасовское имение. Под Козельском никакого имения не было, а было оно недалеко от Калуги, в Лихвинском уезде, и звалось Переверзево.

И всё равно навсегда картина: стоим с бабушкой напротив «их» дома в каком-то уже единственном городе, где всё странно и пронзительно-знакомо, и обязательно падает снег, лает собака, и из дома выходит девочка в вязаной шапочке. И идёт на вокзал встречать маму.

2

Бабушкин отец Иван Иваныч Вишняков был мировым судьёй.

Закончил юридический факультет московского университета. Брат его Евгений Иванович, которого бабушка Мария Ивановна очень любила и звала дядей Геней, закончил историко-филологический. Детство моё прошло под бесконечные упоминания этого дяди Гени. Как часто бывает, братья оказались совершенно разного склада. Несмотря пресловутое «прекрасное образование», Иван Иванович слыл человеком тираничным и тяжёлым. В чём состояла эта его тяжесть, я не раз пытался выяснить… Ну да, трудный, нудный, неприветливый. Тираничный… – но разве можно верить женскому взгляду? Ведь любое сдерживание легкомысленности мгновенно нарекается тиранизмом. При этом был «энциклопедически образован и боготворил книгу». И даже в этом боготворении, которое прививал другим, был тираничен же и тяжёл.

Что мне известно о нём, да и вообще о их жизни? Что рожать бабушку прабабушка Вера ездила в Москву, что привезла дочку в Козельск, когда ей было два месяца.

Что дочка, вырастя, всегда говорила об отце с уважением, поэтому и для меня Иван Иваныч был чем-то эталонным, непреложным, с его классическим именем и тем, что он судья.

Недолго прожив в Козельске, семья Вишнякова переехала в Малоярославец, где бабушка Вера познакомилась с уездным доктором Николаем Матвеичем Петровым, которого настолько поразила «тирания» Ивана Иваныча и горькая бабушки-Верина доля, что он взялся за нею ухаживать. Бабушка «ответила взаимностью», а Николай Матвеич, разведясь со своей женой, после долгих мытарств увёз её на Волгу. Бабушку мою Марию Иван Вишняков долго не отдавал, и бабушка Вера приезжала к ней в гости.

Иван Иваныч женился второй раз на эстонке, которая родила ему троих детей, а когда эстонка умерла, бабушка ездила к маленьким братьям и сестре, шила им одёжку… Третья жена по кличке Ермиловна была вовсе странная – внешне и внутренне напоминала Бабу-ягу и оставила худую память в нашей семье.

3

Иван Иванович, как выяснилось, дворянином не являлся, хотя его отец Иван Гаврилович был награждён личным дворянством как имеющий орден Святого Владимира III степени и чин коллежского асессора. Дед Ивана Гавриловича, Пётр Артемьевич, родился в 1757 году в Боровске и был священником. Его сын и, стало быть, отец Ивана Гавриловича, Гавриил Петрович, также служил священником и в послужном списке 1833 года охарактеризован как «Поведения отличного, доброго, в должности при всегдашнем усердии и деятельности всегда исправен и при всём очень благонадёжен». Судьба Ивана Гавриловича оказалась по-своему знаменательной и отражала уже начавшийся шат русской жизни. По родовой традиции он окончил духовную семинарию, но батюшкой так и не стал, пойдя по гражданской части.

В таком спокойном перечислении людей, имён, годов жизни есть что-то вопиюще равнодушное и отстранённое, почти кощунственное. Так же, как в датах ухода любимого писателя, отстранённо произносимых на экзамене. Иван Алексеевич Бунин родился в таком-то году… Умер в таком-то… Дикие слова! Как так? Жил, страдал, переживал… Умирал. Как умирал? Страшно было? Или как в его рассказе…

А ведь когда-то и сам будешь одолевать грозный переход и в роковые часы найдёшь опору в рядах ушедших предков, который вот-вот пополнишь, и то архивно-отстранённое, что испытывал при перечислении дат жизни, как раз и одарит покоем и смыслом. И впрямь спокойно и строго переходит из века в век славное имя, как скобой крепит брёвна веков, и