42-й до востребования - Михаил Александрович Тарковский

Он такой и был. И чем ближе к нему человек – тем больше стыни этой железной. Верушок скажет: «Мне бы шерсти купить». Оторвётся от бумаг, глянет поверх очков: «Как ты себе это представляешь?», и с таким нудным холодом, что руки опускаются. Немногословен, со скрипучей железинкой в голосе, с таким тяжёлым разгонным «э-э-э», что ждёшь его слова со страхом и трепетом, и знаешь, что придётся подстроиться. И в этом подстраивании, постоянном загибании себя на его колодку, всё больше и больше унижения. И где здесь грань между смирением и попыткой сохранить достоинство?

При этом железо Наташиного папы ничего не выражало, ни нелюбви, ни неуважения, а просто было зачем-то пришито к папе на заржавелых гвоздях. И когда они с папой целовались, Вера чувствовала эту окалину.

Бывало, Иван Иваныч сидел за столом, и у него вдруг делалось необыкновенно отсутствующее и одновременно недовольное лицо, недовольное не кем-то в отдельности, а всем воздухом жизни, и Вера чувствовала, как и она подпадает под это недовольство, но не как живой человек, а как часть обстановки.

Речь шла не об упрёках по делу, а об обычных, серейших моментах, на которые и не обратишь внимания – настолько они у других людей в порядке вещей. Приготовила пирожки, маленькие – на один укус, с капустой, с мясом:

– Ваня, как пирожки?

– Ничего особенного.

Купила запонки, долго выбирала: «Ванюша, как?» – «Ничего особенного». С холодом и упрёком. Углы рта вниз: отрезал и замер в этом отрезе, мол, пусть до тебя дойдёт. И Вере кажется, что на вопрос: «Какая я тебе жена?» – он тоже ответит: «Ничего особенного»…

Но последняя капля – это когда Вера, не вытерпев, убегала на улицу, он, несмотря на всю заскорузлость, умудрялся крикнуть высоким голосом: «Шапку надень!»

А так даже и красив был. Глаза стальные, и такая же сталь в седеющих коротких волосах. При том что само лицо довольно мягкое – не иначе для отвода глаз.

Дядя Геня, и тот порезче лицом. Дядю Геню маленькая Наташа любила, он историко-филолог – и добрее, мягче отца. Много ей рассказывал о писателях и книгах. И тяга к слову от него. Папа, правда, тоже читал ей, и подарил книгу «Что окружает нас», и тоже много рассказывал. Но папа вгружал педагогически, а дядя Геня делился, не в силах удержать.

Вера почему-то считала отца неприспособленным к жизни, хотя, возможно, имела в виду неприспособляемость – тяжесть, упрямство. Строгость к себе, понятная для судьи, который вечно под упрёком в пристрастности.

На рабочем столе Ивана Ивановича лежали, «как блины» (Верино слово), судебные дела, и он, в силу ли тягучести или ещё чего-то, работал только с верхними, порой не занимаясь нижними настолько долго, что ползли слухи о взятках, которые он будто бы получает. Вера разложила их по годам – ранние наверх, а Иван Иваныч устроил скандал. Верочка плакала.

«Наверное, он меня и любит, иначе почему так держит, не отпускает? Не ради же приличия?..»

«Ваня, пожалей меня…»

«Ну я же тебе объяснял, как сделать, чтоб настроение улучшилось. Аввакума прочитала? Ты пойми, Вера, я с тобой сейчас говорю не как с женой, а как с человеком думающим».

Шумит ветер в кронах ивняков, чем ближе Оптина, тем сильнее сосёт под ложечкой. Самое важное, не что скажет старец, а смогу ли не выполнить… Покряхтывает телега на спуске к броду, и ёкает селезёнка серой кобылы. Песчаный берег истоптан коровами. Верушок волнуется – она ещё с утра в каком-то неподобающем случаю азарте, и промахивается с бродом – и пески перемыло, переставило ступеньку. Лошадь рвётся в сторону, заламывает оглоблю, телегу заливает, и плывут кораблики соломы. Сенная труха шершаво расходится по воде… Золовка подбирает мокрую юбку, и заползает вверх по косо стоящей телеге. Веру это только раззадоривает, и она, понужая кобылу, раскатисто хохочет на весь плёс.

Далеко ли раскатился звенящий тот смех? Смеялись ли в ответ русалки? И… что сказал старец?

Сие остаётся неведомо, хотя сказал он, по-видимому, следующее: «Терпи, дщерь моя, иначе всё так и пойдёт, и даже дети не найдут далее броду».

Карош фигур

1

После службы в Козельске в 1909 году Иван Иваныч был переведён в Малоярославец, где они с семьёй стали жить-поживать в доме Капустиных напротив Свято-Никольского XVI века монастыря.

С ними жила помощница Дуняша, она же Аннушка: ещё в Козельске пришла странница с дочкой, Вера их поселила, странница умерла, а Аннушка так и осталась.

Вскоре в доме наискосок поселился некто Николай Матвеевич Петров с женою Аделаидой и сыном Николаем. Николай Матвеич был канонический уездный доктор и страстный охотник, «а следовательно, хороший человек», свойский, крепкий и трудовой. По возрасту старше Ивана Иваныча на восемь лет и внешне ему антипод. Крепенький, росту совсем среднего. С тугим натянутым лицом. Очочки маленькие овальные. Глаза узкие – поджаты общей припухлостью лица, прямого, солдатского и будто с рождения загорелого.

Жили по-соседски, общались по-дружески, и однажды, когда Маша заболела, Николай Матвеевич зашёл к Вишняковым помочь по-докторски. Вера Николаевна стояла, держала на руках маленькую Машу-Наташу. Маша была уже увесистая, и Вера Николаевна собралась было сесть на стул, но Иван Иваныч не то решил его переставить, не то предложить Николаю Матвеевичу. В результате вышла несуразность – Верушок с Маней промахнулась и упала. На мгновение неуклюже замерев на полу – со своей полнотой, плачущая…

Это произвело настолько сильное впечатление на Николая Матвеевича, что он ощутил к Верушку сильнейшую жалость, вскоре переросшую в желание её спасти. О том, как она несчастна, уже говорили в городе.

Однажды за обедом Иван Иваныч смотрел в одну точку на столе, и Веру вдруг поразило, каким веским выглядит обычно небольшой его нос и как навязчиво несёт своё собственное выражение – беспощадное, утверждающее. Ощущение кольнуло и исчезло, как зуднувшая муха, от которой и отмахнуться-то не придёт в голову, настолько она мимолётна. Но когда следующий раз он сделал такое выражение, она смотрела долго и заворожённо, пока в ней какие-то глыбы менялись местами… Пока не поняла, что это конец. И уже почти ждала, когда он замрёт, и нависнет нос, и к нему ещё что-нибудь добавится. Допустим, когда жуёт или подносит ложку с супом ко рту – топор ещё сильнее нависает, нижняя губа ковшом выдвигается, а брови поднимаются, сминая морщины на лбу. Каренинские уши двигаются. А глаза закрываются, моргают,