42-й до востребования - Михаил Александрович Тарковский

глыбью, с налимами, сосущими утопленников… И назад не повернуть – волжские девчонки назад не поворачивают! Да и не в этом дело – стоять нельзя. Ногами воду не наперебираешь – они вниз тянут… Трата сил. Повернуть можно назад, конечно… Но это не про Машу.

Ползёт буксир, кто-то колотит кувалдой на палубе, звук урывками доходит, шум пароходный, плеск колёсных плиц… Трос сходит плавно к воде… Баржа тащится…

«Успею! Между буксиром и баржой – так ещё никто не проплывал!»

Маша, не сбавляя оборотов, целит меж буксиром и баржой… Правда, трос ещё этот. Видят меня, интересно? Чем ближе, тем ниже трос, он опускается и скоро почти коснётся воды… Только вблизи видно, насколько быстро движутся и буксир, и баржа… А если он провиснет и коснётся воды, когда она подплывёт? Или накроет сверху… Маша гребёт изо всех сил. Трос медленно проплывает над головой, а дыханья не хватает. Как тяжело, оказывается! Выгребает уже с трудом… От буксира небольшая волна – вот он, удаляется, вижу боковым зрением. Вот я уже за его линией… Маша, не глядя, чувствует приближающуюся громаду баржи, нос-утюг, клюзы, как глазницы, полосатый набой. Ну, ещё чуть-чуть… Ещё десять гребков! И… вдруг из-за носа баржи показывается вторая баржа. Пыжевой счал. Баржи в два ряда.

Мурашки поползли настоящие, смертные. Вперёд! Маша гребёт, и вот уже приближается трос с серьгой, о которого развилка на две баржи – разве заметишь её с воды! Вот промежуток меж барж и деревянные утюги надвигаются… Разваливается белыми усами вода… Она не смотрит… она гребёт. Дыханья не хватает, но выгребла… Не видела, как бежал по палубе пожилой шкипер в сапогах и картузе… с двухвостой бородой… Как по матушке, прокричал ей…

До того берега дошла в полгреби… Вылезла… Села на корягу. С кинешемской стороны Сашка на всех махах прёт на лодке. Ветерок, мурашки… Солнышко, где ты? Облачко нашло тёмно-серое и как приклеилось к солнышку, только каёмка горит.

Переехали на кинешемский берег. Поднялись. Жара. Травка. Мужичок уже заменил балясины-спицы и, когда проходили мимо, колесо досадил. Не спеша, влез в телегу и болтанул поводьями:

«Но, пошла…»

Пиши

Миша, нашла у себя записку, кто мне это написал, не помню, но я кому-то в Кинешму писала (сохраняю орфографию источника):

«Весной, в конце мая 1925 г. мама закончила Кинешемскую школу II Ступени. В школе не было классов (речь не идёт о помещении. – М.Т.), а были отделения и группы. Учащиеся выполняли задания. Отметок не ставили, педагоги принимали зачёты и расписывались в нужной графе.

Предметы: родной язык, устный и письменный; математика, обществоведение, естествоведения, физика, химия, география, французский и немецкий язык (два языка), рисование и черчение.

Из-за того, что отметок в „Рабочей карточке ученика кинешемской школы второй ступени 5-й группы второй ступени Марии Вишняковой“ не было, я не могу сказать, как училась мама в школе. Думаю, что по гуманитарным предметам всё было хорошо, а…»

(Конца моей записи нет.) Скорее всего, это писала мне т. Шура Петрова, видимо, у неё оставался мамин документ об окончании школы. Мама.

Но вот Волга не то что мала Маше, нет: она её, плавучую, будто выталкивает в новую жизнь. Словно чует в Маше какой-то довесок. Словно Шиликша, Нёмда и Мера так заворожили, что он, довесок этот, требует осознания самой себя не иначе, как… страшно сказать… в слове. Ни больше, ни меньше. Довесочек, душевный этот завиток долго креп в чтении и словно узаконил привычку удивляться людям, разбираться в их нравах, судьбах. Иван Иваныч разбирается в ивах, сколько видов, какая, где растёт, какая посырее любит, какая посуше. А Маша – какая посырей или посуше душа. Почему на одну обопрёшься, наступишь, как на брёвнышко, и оно крутанётся, подведёт, а другая, наоборот, держит крепко, сидит на скобах, забитых в соседние брёвна. Почему?

Бывает, горит в человеке тяга к куску жизни, делу, он и укладывается в это дело полностью – тень в тень. А бывает промежуточная душа, не умеет вникать в подробное, специальное. Нет увлечения, а вот «разговор про людей» всё и занимает, а ты по́дуру бежишь этого и недостаток видишь, слабость. Ведь нехорошо людей обсуждать. Тем более охотников хоть отбавляй. Чем пустей – тем слов больше, и слова – всё бесполезные. Но вдруг именно твоё слово и нужным окажется, и полезным? Вот есть перемывание костей… Для чего? Чтоб гордыню потешить – я-то лучше, а та вон дура… Но может, всё-таки есть законное, справедливое перемывание? И не такое постыдное, раз с единственным собеседником – с самим собой. Да и кости-то – можно перемыть. А можно – омыть… Тогда всё разворачивается, как пароход у пристани! И может, я уже не промежуточный человек, а художественный?

Стихи, которые я пишу, – очень плохие, но я думаю, это только разгон. Когда пишу, такой подъём испытываю, и такое волнение, что жить хочется немыслимо и что-то создавать. Но контраст между этим подъёмом и стихами – беспощадный. И выходит, состояние ценней итога. Но раз душа рвётся, то может где-то во Вселенной существует моё прекрасное стихотворение, к которому я не пробилась?!

И сколько таких не пробившихся, каждый вечер сидящих за белым листом бумаги… И что? Из-за этого они не настоящие поэты? Не настоящие писатели? Ещё замечала: если утром перечитать и понравится, то получилось. Но чаще… лучше не смотреть. Казалось: как просто – передать в размер, в рифму какое-то ощущение, состояние… Но почему же прекрасные слова, когда я их соберу, – такие противные? «Хочу музыки, дикой и страстной!» Какая пошлость!

Пока я ничего не могу, но сидит во мне эта писательская жилка, и как только я призналась себе в этом – легко стало. Значит всё верно.

…Написать про девушку с Волги, которая уезжает в Москву учиться! Прочитала объявление в газете и едет поступать на литературные курсы. И весна, и прошёл лёд по Волге, обязательно, что прошёл лёд. В ледоходе есть что-то необыкновенное важное, не могу объяснить, но понимаю очень хорошо. И раз в году можно всё бросить и бежать на берег. И так хочется о Волге рассказать. Что на солнце льдины слепяще белые и вода синяя, а к вечеру в прозелень. Хорошее слово – прозелень… А в туман мутная сизая. «Волглая Волга» – хорошо же? Сейчас так пишут… Почему-то представляю всё хорошо, а когда пытаюсь написать «художественно», так убого всё и беспомощно. А льдины всё реже идут, и среди них несёт брёвна,