42-й до востребования - Михаил Александрович Тарковский

В Кинешме мы пробудем до 5–6–7 января, у Маруси начинаются зачёты за полугодие к этому времени. Сейчас очень неудобно писать, – толчёт вагон, несмотря на то, что поезд ползёт как черепаха. Через 2 часа приедем…

Детинька моя, пиши чаще. Кинешма, Иваново-Вознесенской губернии, Комсомольская ул.; д. 4, квартира врача Петрова, мне, – запечатанные письма.

Целую тебя, всех. Твой А.

Маруся целует».

Приехали в апреле, Волга шла уже, весна холодная, первые дни отъедались, особенно Асик. Сметана, молоко, творог, блинчики, бабушки-Верины пирожки с яйцом и луком, щавелевый суп с яйцом, разрезанным пополам… И любимые Машины зразы – с гречкой и яйцом… Чай с молоком и в нём лист чёрной смородины – клубящееся молоко и дымная зелень листа восхищали Асика! Просил наливать в стакан. И, казалось бы, обеденный стол – главное место. Но нет: главной точкой, вокруг которой вился Асик, был чулан, где висел окорок, от которого молодые отрезали и отрезали ломоть за ломтём, и он начал гранёно худеть, с провалом в серёдке, где проглянула кость.

Писал, не переставая, письма:

«(25 апр. 1928) Милая мамочка!

Только что получил твоё письмо, – ты напрасно волнуешься о моём здоровье, напрасно выслала так много денег, – напрасно думаешь, что в Кинешме холодно. В Москве выпал снег на аршин, а здесь очень тепло, 18 на солнце, хотя Волга ото льда ещё не освободилась. Кинешма этакий маленький городок на 25 000, значит в 3–4 раза меньше Елисаветграда, но раз в 10 хуже. Улицы не вымощены, калоши (у меня есть калоши! – я купил их здесь) тонут. Есть театр и 2 кинематографа. Марусю, у родителей которой я живу, – я очень люблю.

В Кинешме же совсем весна, тепло, сегодня было 18, правда, по С, таким образом твои опасения насчёт погоды, как и насчёт моего здоровья, не оправдались, – тепло, и я здоров.

Маруся не может тебе послать своей мордочки потому, что у неё сейчас нет, она снимется в Москве и вышлет.

Нового больше ничего, я поправляюсь и целую.

Спасибо за фиалки.

Ася».

Ася был жёлтый. Однажды в Москве ему стало так плохо, что он начал стонать, пришла соседка и принесла ему на блюдце солёный огурец, думала, что он с похмелья: «Гражданин, а гражданин, огурца хотите?»

В Кинешме соседка выговаривала Вере Николаевне: «Вы порядочная женщина, а выдали свою дочь за китайца».

Состояние Аси было и впрямь неважным после двух смертей – гибели старшего брата, а вскоре и отца, не пережившего горя. Старший брат Валя убежал из дома на Гражданскую войну и погиб, защищая с пулемётом железнодорожный разъезд от банды атамана Григорьева. Парень был лихой. Состоял в анархистах. Имел два пистолета. В «Окаянных днях» Бунин пишет, что ему попалась на глаза газета «Одесский набат», где была опубликована просьба сообщить об участи пропавших «боевых товарищей». Бунин с понятной желчью перепутал-переделал имена: мол, сообщите об участи «Вали Злого, Миши Мрачного, Фурманчика и Муравчика». На самом деле Злой было прозвище Валиного товарища.

Переживания за близких, анемия от голодухи в Москве… Поэтому едва попал он в лапы Николая Матвеевича, как тот за него взялся по всем фронтам и даже колол мышьяк от анемии.

Оклемались и отъелись. Бледная Маруся почти сразу вернула загар, будто кожа только и ждала волжского солнышка. И снова лицо стало густо-смуглое, а волосы ещё ярче горели светящейся белизной.

Печник

При всей свой основательности Николай Матвеич то уезжал по деревням к больным, то на охоту и, как нередко бывает у таких людей, не всегда успевал уследить за всем, что требует дом. Хотя и здесь старался и, бывало, возмущался: «Верушок, ну кто так топит! Забивай полностью, чтоб комар не подлез! А то положат три полена и сидят довольные!» И, как всегда, именно с печкой нелады и случились, хотя Вера и Аннушка говорили, что топку надо давно перебрать, а Николай Матвеич печника всё не вызовет, потому что зовёт какого-то особого. Почему же, хозяйственный, сам-то не перебрал? А потому что руки берёг: печные работы для хирурга как наждачка. Раствор с шершавинкой песочка, кирпичи, после пальцы как полысевшие. Со стороны покажется: со сработанной кожей, может, и, наоборот, чувствительней… Нет, оказывается.

Едва Николай Матвеич уехал за Волгу, вывалилось несколько кирпичей. Плита косо просела. Ася взялся помочь и, невзирая на предложения Аннушки «подсунуть тута и подмазать тама», разобрал топку полностью, сложил кирпич стопками и некоторое время сидел – смотрел… на кирпичи с чёрной копотью, на лохматый от сажи испод плиты… Пил воду из кружки. Пролил несколько капель на закопчённый кирпич, смотрел, как серебряно-инородно сидит на саже водяная капля.

Аннушка разворчалась, что печь развалил, «всё теперь». Маруся расстроилась. Ася посидел-посидел, допил водицу, встал, нашёл в сарае кельмочку, мастерок… Потом пошёл куда-то с лопатой и ведром, накопал глины, и к вечеру плита топилась. То, что литьё старое, кирпич разный, но всё скреплено свежей глиной, вылезшей из швов, давало какой-то общий слад, гляделось крепче нового.

Печка уже топилась, пламя оранжевым контуром глядело в зазорчик поведённой дверцы со старинным тиснением «Ростовъ». Николай Матвеич зашёл, невысокий, туголицый, в круглых очочках, и с удивлением увидел топящуюся печь с кастрюлей на плите: «Вот тебе и больной. Не зря мышьяк колол!»

Вышло, Николай Матвеич-то и опарафинился, потому что хоть и ворчал, что поленья не так пихают, а Асик взял да и починил печку. А Аннушка повернула, что он и развалил, толкает «туды дуром, какая кладка выдюжит!»

Печка вскоре уже и не понадобилась, настало лето, жара и долгожданная Марусина Волга.

Урок плавания

1

Пески, крики чаек, такие отстранённые и назойливые – где-то рядом в болотине птенцы… Зуёк с чёрной манишкой свистит, кланяется… Чёрная коряга с сучками – то ли рога, то ли ноги, на них и стоит, ими и зацепилась за песчаное дно. На сучке крачка – абсолютно горизонтально, параллельно речной глади, береговой линии, такая же сизая, слоёная – стремительная копия простора, речной продольности.

Река плоско от ног лежит. Отошло всё куда-то, приглохло – и Москва с её шумом, и учёба, и дорога… Только вода у ступней, крики чаек и белёсое небо с многоярусными кучкастыми облачками. Шарами мороженого…

Как же к главному-то перейти? К самой загвоздке, неудобству? Что Асик, печник на все руки, не умеет плавать. До сих пор.

– Даже по-собачьи? – еле сдерживая смешок, спрашивает Маруся.

– И по-собачьи не умею, – немножко подрагивая голосом, говорит