42-й до востребования - Михаил Александрович Тарковский

не до чувств. Всё отступило, остался только тёплый очажок, принявший наконец образ и поднявшийся к сердцу, счастливо и мучительно живущий у груди. Скрипуче кричащий, шевелящийся, с головкой, дрожаще качающейся на слабой шейке… Беззубый ротик захватывал сосок, и из-за неверности, с какой держится голова на стебельке шейки, получался бросок и даже промахивание, и какая-то судорожность захвата – так рыбка наживку хватает. И были игрушечно маленькие пальчики с такими блестящими ноготками, что казались ненастоящими, восковыми, и был молочный запах, стоявший плотной завесой. Маша была внутри его и не чувствовала.

Снежно-белую крестильную рубашечку бабушка Вера сшила задолго до родов. Крестили раба Божьего Андрея в большом белом храме с колоннами – Рождества Пресвятой Богородицы. Крестили в крестильном помещении, в храме же шла служба. Шли домой, и сквозь колокольный звон ещё один звук явственней доносился с северо-востока – пространный, шуршащий, шелестящий: шла Волга.

Андрей растёт. Рождение Марины

1

Николаю Матвеичу дали второй этаж больничного флигеля – и из квартиры переселились… Девчонки из лаборатории добавились – Марусе помогали… Маленького за раскосые глаза звали Рыськой. Как обычно, легенда – будто один из Дубасовых когда-то был женат на «татарской княжне»… Арсений очень заботливым был, старался… В июне уехал в Москву работать. Маруся прожила до сентября и тоже ехала в Москву. Через два года родился ещё ребёнок – девочка. Рожали у Марусиного отца в Малоярославце, там и покрестили. Пуповина захлестнула через шею и чуть не наделала «асфиксию» – задыхание – акушерка спасла. Тяжело давались Марусе дети. А погода стояла отличная. И Арсений приехал из командировки – денег едва хватало на обратную дорогу. Крестил же Марину в Малоярославце в 1934 году иеромонах отец Зосима Трубачев, родственник Павла Флоренского.

В 34-м году переехали с Гороховского на Щипок, тётя Люся Иванова, дочь генерала, поменялась с ними и переселилась к матери на Гороховский, а Ася с Марусей и ребятишками – в их две комнаты на Щипок. В дом с двором, отгороженным «Гипрожиром» и пожарной стеной. Первый этаж каменный, второй бревенчатый. Только терраски тёти-Ксениной нет ещё.

Морозец за тридцать. Грузовик с заиндевелым задком. В кузове с пожитками Ася в чёрном толстом пальто с рисунком ёлочкой, в рыже-чёрной шапке – собаки такие бывают. Поднятый воротник, на ногах валенки. Ресницы в меловом куржаке. Маруся в деревянной кабине. Маринка кульком твёрдым. Андрюшка сидит, лезет везде.

Переехали мост над незыблемо стоящей Москвой-рекой. Маруся, несмотря на всё: хороша же Москва, с крепью берегов, мостов, как из единого камня рубленных, одна твердь с домами, с Кремлём, с колокольнями… И церковка синяя у Яузы. Я-а-ауза… Яузские Ворота…

На остановке вонько забросило выхлоп в кузов. Ася курил, клин клином вышибая. И вот уже переулки старинные, почти деревня… и дом у поворота…

Первый этаж, сараюшки под противопожарной стеной. Печка, дрова, которые ещё и купить надо. Вода, правда, на кухне и уборная тёплая. И вроде печка-то печкой, а ни огорода, ни коровы, ни речки, ни всего того, что так помогает… Ни леса с грибами-ягодами…

Тумба с рисунком на грибе – дольками какими-то. Чтобы сани отбивать и повозки.

Зажили понемногу. Арсений работал. Поэтические вечера допоздна – с посиделками. Он молодой поэт, и у него бесконечные друзья. Некий Аркадий, вечно хохмящий, которого Маруся терпеть не могла.

Конечно, и на Щипке собирались. Был «званый вечер с глинтвейном», пришли поэты, среди прочих Петровых, Звонников, Подгоричани, Альвинг. По отзывам: «Мария Ивановна Тарковская – удивительно милая». Старалась, что-то готовила, укладывала детей, потом вернулась. Сидела ненакрашенная… Никогда не красилась, и духов у неё не было. Одевалась в то, что Вера Николаевна шила и присылала. В общем, посидела и ушла к детям в комнату.

А за столом разговор, хохот, стихи. Волнами. Думала, уйдёт и тут же заснёт. Но куда там! Мысль одна: когда же уберутся? Завтра вставать… Прислушивается, ищет в интонациях признаки прощания. Кто-то сказал:

– Ну что, пора, наверное?

– А ты куда?

– Да мне надо…

– Да подожди, сейчас посидим и потом вместе пойдём!

– Конечно! Сидите! – возбуждённый голос Асика.

Почему-то всплывают Никитинские субботники, и всё снова начинается – рассказы, хохот. (Была такая Евдоксия Никитина, в 1914 году она организовала литературный кружок. В 20-х годах руководила литературным объединением, издательством. На Никитинских субботниках от участников требовалось расписываться.)

– Асик, а расскажи, как ты расписался Пушкиным и Толстым!

– Ха-ха-ха!

– И что Никитина сказала?

Асик:

– Сказала: товарищи, это безобразие!

– Ты не признался?

– Не признался.

– Ха-ха-ха!

– А про Зануду расскажи!

– Ну, приехал к Никитиным с Украины литератор, Зануда фамилия, и остался спать в гостиной. Там ещё какое-то растение большое росло… Ну а хозяйка салона ходила в парике. И ночью вдруг, – Ася торжественно: – воспылав страстию к сему Зануде, пробирается она по гостиной. Парик зацепился, и в лунном свете… В общем Зануда сей в ужасе принялся уползать…

– Ха-ха-ха!

Маруся затыкает уши… «Невозможно. Какая пошлость!» Так и не заснула, пока все не убрались. А Асик рухнул возле стола на топчане…

Конечно, и работы много было. Асик работал по ночам, стихи писал, а всё больше переводы делал – малые народы, поэзия народов СССР. В 33-м году Шенгели открыл эпоху… Задание правительства, огромное дело… У малых народов были и талантливые, были и такие, о которых и не узнал бы никто, если б не перевод отличный.

Ася, бывало, засидится за столом и пишет записку: «Маруся, я переводил до шести часов, разбуди в час». Утром чуть синё – Андрюшка пищит: «Мама, давай одеваться!» Маринку ночью покормила, та ещё спит, но уже потянулась, вот-вот заорёт. Маруся уже затопила печку, по-бабьи, газетой – Асик не настрогает лучины. Надо идти по молоко на рынок на Зацепу. Будит Асика. Лежит пластом. Ставит ему под ухо будильник – тот звенит, Ася в раздражении швыряет его в Марусю. Маруся уворачивается, будильник попадает в стену. «А если бы ты мне в голову попал?»

Никогда не вступает в перепалку, не кричит: «Ася, где горшок?» Горшка нет – оказывается, Андрей спрятал в шкаф, есть у него такой приём. Ещё у него ноготок на ноге, на большом пальце, отщепился сбоку, цепляется, когда носок надевать. Андрей шатает его. Рассматривает. Переживает. Маруся: «Давай отрежем». Ревёт, ногу вырывает: «Он зе ну-у-у-узын…» Асик спит, натянув одеяло на голову. «Ася, дров принеси хотя бы!» – «Что значит хотя бы?» – «Значит, дров принеси!»

«Хотя бы» – самый большой укол, на который способна Маруся, но она и о нём уже пожалела.