42-й до востребования - Михаил Александрович Тарковский

обедал перед отправкой на фронт и который работал военкором на Волховском фронте, настолько воодушевился этой песней, что написал уже свой вариант. Поменял местами некоторые фразы, зачином «выпьем за…» удачно заменил «тост наш»: этот языколомный «тостныш» был невыносимо перегружен согласными. Ну и добавил прекрасных куплетов… Песня получилась лучше – поэтически она оказалась намного пластичней и афористичней, и многие строки мгновенно ложились на душу и запоминались. Возможно, сказалось, что Павел писал вольно, а над Арсением стояла задача. Пашина песня осталась в народе как «Волховская застольная».

Редко, друзья, нам встречаться приходится,

Но уж когда довелось,

Вспомним, что было, и выпьем, как водится,

Как на Руси повелось.

Выпьем за тех, кто неделями долгими

В мёрзлых лежал блиндажах,

Бился на Ладоге, дрался на Волхове,

Не отступал ни на шаг!

Выпьем за тех, кто командовал ротами,

Кто умирал на снегу,

Кто в Ленинград пробирался болотами,

Горло ломая врагу!

Будут навеки в преданьях прославлены

Под пулемётной пургой

Наши штыки на высотах Синявина,

Наши полки подо Мгой!

Пусть вместе с нами семья ленинградская

Рядом сидит у стола.

Вспомним, как русская сила солдатская

Немца за Тихвин гнала!

Встанем и чокнемся кружками стоя мы —

Братство друзей боевых,

Выпьем за мужество павших героями,

Выпьем за встречу живых!

Выпьем за тех, кто погиб под Синявино,

Всех, кто не сдался живьём,

Выпьем за Родину, выпьем за Сталина,

Выпьем и снова нальём!

Встречается и такой вариант куплета, фронтовики сами добавили:

Встанем, товарищи! Тост наш кончается.

Выше бокалы с вином!

Выпьем за Родину, выпьем за Сталина,

Выпьем и снова нальём!

Славный гимн получился… Матвей его заронил, Ася вылепил, а Паша её подкрепил, дооперил и дал новое рождение – так народная песня и рождается. Особенно хороша строфа, по которой песню и запомнили:

Выпьем за тех, кто командовал ротами,

Кто умирал на снегу,

Кто в Ленинград пробирался болотами,

Горло ломая врагу!

А Павел Шубин в 1951-м написал блестящее стихотворение «Память» (примечание 3).

Ловля леса

1

В Юрьевце Марусина семья жила в деревянном доме, переделанном под коммуналку, – коридор и четыре двери (первая Марусина). Дом был когда-то хозяйский, и печка топилась из коридора. Печка-голландка – плиты нет, просто стояк и лежанка полуметровой ширины. Обложена кафелем – каждая кафелина вертикальная, синей полоской обведённая.

Кухня маленькая, общая, с русской печью.

Аннушка в конце коридора за занавеской. Пока ещё за занавеской, потому что ближе к 43-му ушла к более кормным хозяевам. Маруся плечами пожала… Удивилась ли? Трудно сказать. Её жизнь даже не проза – натужный дневник.

Марусины окна на улицу – на мелкий, очень красивый, цветной, с гранитным просверком, булыжник. Бабушка Вера на нём падала, а Маринка ставила ей примочки на коленку. Неподалёку амбар с льняным зерном – бабушка Вера всё говорила, что зёрна скользкие и там можно утонуть.

Летом и по осени из леса не вылезали. Шиповник, грибы, ягоды, сосновые шишки для самовара. И главная беда – дрова, которых никогда не хватало. В лесу собирали сучья, по берегу плавничный мусор. Особенно ценился кокорник – гнутые рёбра жёсткости от выворотней, где комель переходит в корни. Сизые, до серебристой седины. Если недолго в воде были – жаркие, древесина плотная, как кость, и смолёвая.

Со стиркой шли на Волгу, бельё тащили в корзине. Бабы такие корзины носили на коромысле. Стирали – бучили в большом баке – пересыпали золой и кидали щипцами раскалённые камни. Те пробулькивали, шипя, затихали.

Голодали. Соседка давала картофельные очистки, а однажды Маруся даже принесла красную луковицу. Добывала свёклу и из неё запекала мармелад. Случилось и неприятность – у несуразного Верушка украли карточки на 400 грамм хлеба, это на четверых на 10 дней. Маруся писала Арсению: «Бабушка хотела плакать, но я это дело пресекла». Бабушка её раздражала.

Маруся вязала для военкомата на фронт варежки – с отдельным указательным пальцем – стрелять. На постели валялся клубок и спицы. Босой Андрей диким образом прыгал и угодил на торчащую спицу. Какой остроты была спица, с какой силой приземлился он босой ногой – загадка… Но спица прошла насквозь меж сухожилиями. И ни кровинки – стоял, замерев, подняв ногу. Спица с обеих сторон ступни торчит – как стрела. Маруся подскочила и выдернула спицу. Потом бабушка Вера посмеивалась: «Святой Себастьян…» и качала головой. Андрюше военкомат выдал валенки. Бабушка Вера отдала сапожнику подшить. В валенках и сидел. А Маринка на кафельной лежанке.

Маруся устроилась при школе. С бабёнкой одной объединились и ещё по открытой воде ездили для школы по дрова на ту сторону. На гребях, на деревянной лодке. Уже шуга идёт. Брызги мёрзнут – поскользнулась, ушибла коленку. Небо низкое, сизое, всё как в сумраке, только белая полоска снега по берегу. Дрова, швырок, в лодке. Обратно гружёными переезжать – ветрище, вал на Волге. Пальто в ледяной корке, как в воске.

Привезли! Даже справку дали, что «заплачено за перевоз родителем через Волгу на погрузку дров 9 руб. 9 коп. Для начальной школы № 1. Зав школой Л. А. Бобылькова. 22.10.42 г.»

Ещё ходили на деревообрабатывающий завод – таскали обрезки в мешках.

Дома постоянные холодрыга и недотоп. Но зато, когда затопит Маруся, – уже от этого запашка, от первого треска – кажется, тепло пошло. Поддувало сначала наполовину откроет, потом поменьше. Когда мелкие дрова – чаще подкидывать. Откроет печку подбросить – пламя подуспокоится, захлопнет – словно взовьётся печка, набросится тяга – да так рьяно, весело, с таким ветровым гулом и треском. Запрёшь – бесится, с открытой дверцей – тихо сидит.

Печку протопят, закроют – ждут, когда тепло в кирпич пойдёт, в лежанку. Когда угли потухнут, перестанут красно подрагивать, разгребут по стенкам, поставят туда большой заварочный чайник – фарфоровый с синей виноградной кистью. В чайнике шиповник. Маринка смотрит – он как в пещере стоит, уголья тлеют, стены красно светятся. И жар драгоценный в лицо.

Встала Волга, неплохо, ровно – морозцы стояли хорошие. Бабушка Вера из старых вещей шила капоры, одежду. Маруся ходила за Волгу менять, иногда