42-й до востребования - Михаил Александрович Тарковский

Маруся… Льдина, как шестерёнка, начинает вращаться, открывает окно воды… Маруся мешкает, теряет равновесье, ступает на подломанный край и… ухает в воду. Брошенный багор описывает остриём отчаянный полукруг.

Самое тошнотворно-страшное, что Маруся полностью исчезает под водой. Полностью и живьём. Вода смыкается – только стальная поверхность меж ползущих льдин. Пустота глади вместо живого человека. Если бы барахталась на виду, хоть рукой махала, и то легче. Или упала подраненная на лёд, даже погибла – но здесь лежит, по эту сторону плоскости. Нет. Стёрта. Исчезла… Безличное, пустынное, оловянное оконце вот-вот загородит льдиной. Льдины беспощадно твёрдые, как состав, идут… ещё и обжигающе-холодные, если по лицу, по животу… И для взрослого-то видеть, а что о детях говорить… Замерли… Без рёва.

Маруся была настолько напружинена, поплавочно накачана волей выжить, проломить границу стихий и вернуться к замершим в ужасе детишкам, что вынырнула почти там же, где и ухнула. Первое, что бросилось в глаза детям, кровь на губах – яркая, хорошо видная. Издали будто весь рот в крови, сначала будто и зубов нет! Откуда, почему так сильно?

Несмотря на одежду почти зимнюю, даром что тощую, Маруся даже не выскочила, а её выбросило, словно тот тайный, кто её удёрнул, – так же властно выкинул на льдину. Выползает, карабкается… Вдрызг мокрая, прилипая пальцами, загребая, олепляя, карябая в крошку белёсый и бугристый лёд, пластунски приникая, сминая молодую грудь под пальтишком. Всю тяжесть перебрасывая, посылая в переднюю часть туловища, в голову. Лицом в лёд. В тот самый навозец конский – родной. Наконец зависла коромысленно, ноги взбурлили воду. А сзади ползёт ещё льдина, удавит… Диким усилием Маруся умудряется от неё оттолкнуться, и всё! Уже полностью на сухом – на руках перекинула тяжесть тела. Рухнула. Замерла.

И тут же, не оглядываясь, вскочила и в несколько почти хулиганских прыжков по льдинам, домашне стоящим у берега, выбралась, ещё и с брызгами ухнув по колено у самой кромки. И выскочив. Отбегая от Волги, замедлялась – шаг, два, три, словно вода ещё могла догнать и утянуть. Остановилась. Отжала подол пальто – валенки сняла – там коричневые простые чулки.

Солнце скрылось за тучку, и ветер ещё сильнее надавил – вот-вот снег пойдёт… На мокрый платок, на драповое пальтишко и дрызглые валенки… Вдоль двое мальчишек бегущих. «Домой, а то замёрзнем», – почему-то за всех сказала Маруся, и побежали в гору. Так, потусторонне мокрая и прошла через площадь. И уже их улица с цветным булыжником… Андрей тащил пилу, и она несколько раз, изгибаясь, звякнула заунывно и музыкально.

Добежали… Бабушка Вера всплеснула руками: «Господи Боже! Марусенька!» Раздевалась быстро. Андрюшка печку затопил. А Маринка запомнила, как мама раздевалась и чуть выше колен, где резинка, – кольцом вмятина…

Живая, слава богу. Бревно, понятно, не залежится… Но живая…

Вечером успокоился ветер, и сразу освободило, заструило рыжее солнышко тепло. В тишине особенно отчётливо послышался звук подъехавшей телеги. И «тпррру, стоять». В телеге бревёшки, опиленные на берегу поперечной пилой – пятаки торцов, рыже высвеченные закатом. В телеге мальчишка, а рядом стоял дедок. Окая, он проговорил:

– Николавна, бревно возьми!

Марусю некоторые звали Мари-Николавна, думая, что она дочь Николая Матвеича. Николай Матвеич к тому времени уже умер – от грудной жабы.

Бревно бамкнуло о булыжник с музыкально-гулким звуком и, золотое, лежало светясь – два или три дня топки.

Маруся, переодетая, пила шиповник… Потом прилегла и взяла мартовское письмо. Она часто перечитывала…

«Милая Марусенька, я не понял, за что ты на меня обиделась. Я знаю, как тебе трудно, и мне больно за тебя, и прежде было больно, меньше, чем тебе, но всё же больно. Я тебя очень люблю, и мне жаль, что ты думаешь, будто я отношусь к тебе безучастно. Я только что вернулся из части, которая наступает, пять дней я был в боях, узнал, что такое ураганный артиллерийский и миномётный огонь.

Я пишу так, потому что многое из мирного времени кажется обесцененным теперь, в сравнении со всем, что приходится видеть. Ты не грусти, родная, не печалься, всё будет хорошо. Трудно тебе – вспомни о людях, которые своей кровью стараются вернуть милую землю, ты себе не представляешь, что такое бой, тянущийся по двое-трое суток, когда бойцы лежат на снегу, под таким обстрелом. И всё-таки – никто не теряет присутствие духа, все идут вперёд и не унывают, а верят в то, что победа всё искупит, что она будет непременно, а это самое главное».

42-й до востребования

Лето всё ближе, и уже и не надо топить… И время по-другому понеслось – свободней, расслабленней, и вот уже и до августа дожили. И всё по лесам с детишками, по грибы, по ягоду. Особенно много черники собирали, продавали её на базаре. Андрюшка писал:

«Милый папа!

У нас всё хорошо. В среду мы с мамой (без Марины) пойдём за 30 км за ягодами. Там растёт – черника, малина и гонобобель. Этот сосновый бор за Унжой. Там водятся медведи и лоси и змеи. Мама туда ходила 2 раза и приносила много черники. Мы сами много съели и немного продали. Первый раз мы продали на 138 рублей, а второй на 87 рублей, по 7 рублей за стакан. Вчера мы ходили в лес за шишками и сучьями и нашли белых грибов. Больше всех находит Маринка. Мы все ходим босиком, из туфель, которые ты мне купил, я вырос, а Маринке они велики. Мама хочет мне покупать шерсть для валенок, для этого нам нужно набрать много ягод.

Целую крепко-крепко. Твой А.Т.».

Маруся писала в августе 42-го:

«Дорогой наш папочка! Мы вернулись из деревни и принесли земляники. Большую стеклянную крынку и ещё отдельно 6 чашек больших. Конечно, целый день в лесу дети питались ягодами и ужинали в деревне тоже ягодами. В общем набрали стаканов 20–25, правда молодцы? Маринка прекрасно выдержала все 18 километров туда, целый день в лесу и 18 километров обратно. Ночевали у какой-то бабы-яги, ужасно противная бабка, если бы не она, мы бы ещё остались на день. Мне очень хочется написать тебе про тот день в лесу – нам было так хорошо, детишки не разу не поссорились, старались собирали ягодки, потом играли, лазали по деревьям. Маринка устроила на пеньке столовую, продавала земляничные обеды, черничные ужины, бегала на базар за покупками. А потом мы шли в деревню по узенькой тропиночке среди огромного поля вечнозелёного льна. Мышик шёл впереди в коротусеньком