42-й до востребования - Михаил Александрович Тарковский

ради спасения сшедшаго с небес, и воплотившагося от Духа Свята и Марии Девы, и вочеловечшася.

Распятаго же за ны при Понтийстем Пилате, и страдавша, и погребенна. И воскресшаго в третий день по Писанием.

И восшедшаго на Небеса, и седяща одесную Отца.

И паки грядущаго со славою судити живым и мертвым, Егоже Царствию не будет конца. И в Духа Святаго, Господа, Животворящаго, Иже от Отца исходящаго, Иже со Отцем и Сыном спокланяема и сславима, глаголавшаго пророки.

Во Едину Святую, Соборную и Апостольскую Церковь.

Исповедую едино Крещение во оставление грехов.

Чаю воскресения мертвых,

и жизни будущаго века.

Аминь.

Примечания

1. Михаил Александрович Зенкевич (1891–1973)

Не забыть нам, как когда-то

Против здания тюрьмы

У ворот военкомата

Целый день прощались мы.

В Чистополе в поле чистом

Целый день белым-бела

Злым порсканьем, гиком, свистом

В путь метелица звала.

От озноба грела водка,

Спиртом кровь воспламеня.

Как солдатская молодка,

Провожала ты меня.

К ночи день крепчал морозом

И закат над Камой гас,

И на розвальнях обозом

Повезли по тракту нас.

На соломенной подстилке

Сидя рядышком со мной,

Ты из горлышка бутылки

Выпила глоток хмельной.

Обнялись на повороте:

Ну, пора… Прости… Слезай…

В тёмно-карей позолоте

Зажемчужилась слеза.

Вот и дом знакомый, старый,

Забежать бы мне туда…

Наши возчики-татары

Дико гикнули: «Айда!»

Покатился вниз с пригорка

Утлых розвальней размах.

Поцелуй последний горько

Индевеет на губах.

Знаю: ты со мной пошла бы,

Если б не было детей,

Чрез сугробы и ухабы

В ухающий гул смертей.

И не знаю, как случилось

Или кто устроил так,

Что звезда любви лучилась

Впереди сквозь снежный мрак.

В сердце бил сияньем колким,

Серебром лучистых струй, —

Звёздным голубым осколком

Твой замёрзший поцелуй!

2. Из «Фронтовых дневников» Даниила Фибиха (1942–1943).

6 января 1942… Штаб Зап. фронта расположен в каком-то бывшем санатории среди большого парка, трёхэтажный дом Политуправления весь в жёлто-зелёных разводах – камуфляж. Остальные здания выкрашены либо так же, либо в белый цвет. В подвальном этаже Политуправления общежитие для командированных.

9 января 1942. Вчера вечером (8 января) показывали нам, «резервистам», америк. фильм, ещё нигде не шедший, «Шампанский вальс». Киносеанс был оригинальный. В нашем большом подвальном помещении была установлена кинопередвижка, экран заменяла белая стена. Зрители сидели на койках. Каким далёким и чуждым было то, что нам показывали!

В антракте вспыхнул свет, я увидел две новые фигуры, поэт А. Тарковский и переводчик стихов В. Бугаевский. В военной форме, только что прибыли, их направляют в военные газеты. Приехали из Чистополя. Первый раз едут на фронт.

Тарковский – тонкий, черноволосый, красивый – хороший поэт и очень привлекательный человек. Приятно было встретить и ещё приятней было бы вместе работать.

10 января 1942. Тарковский вчера уехал в свою 16-ю (армию). Ему повезло – сразу же нашёл попутчика – кавалериста из части Доватора. Колоритный парень, весь увешанный трофейным оружием… Бугаевский и вчера приехавший поэт Швецов тоже уехали – один в 10-ю, другой в 50-ю армии.

3. Павел Николаевич Шубин (1914–1951)

Память

Память!

Всей своей далью и ширью

Ты лежишь перед этой строкой.

…Это было за быстрою Свирью,

Желтогривой лесною рекой.

Там ведут свои стаи на плёсы

Голоса лебедей-трубачей

И бегут по лощинам берёзы,

Словно вестники белых ночей;

И, как гусли, поёт на откосе

Ветерком продуваемый лес,

Струны бронзовых мачтовых сосен

Натянув от земли до небес.

Только изредка хвойная тропка

Над водой, словно змейка, мелькнёт

И опять торопливо и робко

В неприметный нырнёт очерёт.

Даже конному суток не хватит

От деревни одной до другой:

На сто вёрст полусгнившие гати

Колесят по болотам дугой.

В тех лесах через тину и воду

Стлань стелили под звон топора

Мы, солдаты сапёрного взвода,

Прямоезжих дорог мастера;

Все подходы, пролёты закрыты,

Видит вражеский лётчик внизу

Голубую ольху, да ракиты,

Да клубимую ветром лозу.

А меж тем, хоронясь под листвою,

По настильным мостам через грязь

Мчатся ЗИСы гружёные, воя,

На крутых поворотах кренясь;

Тягачи, запряжённые в пушки,

Отжимают к кюветам солдат,

И мочальные тонкие стружки

Из-под танковых траков летят.

Льётся – шире ручьёв многоводных —

Сталь калёных штыков и стволов

На плацдармы позиций исходных

И на линию ближних тылов.

Может, завтра сосновые кроны

Срежет шквальный огонь-богатырь,

В наступленье пойдёт оборона

На челнах, на плотах через Свирь.

Вон уже подтянули понтоны —

Для моста стометровый пролёт;

Громыханьем басового тона

Соловьиный кустарник поёт.

Это близкого боя начало,

Разговор подступающих гроз.

Наш бревенчатый дзот у причала

Золотой медуницей порос.

Мы обжили его за три года,

И засечь нас враги не смогли,

Кончик хитрой трубы дымохода

Только ночью дымил из земли.

Но ловила зрачком амбразура

Каждый отблеск на свирской волне

И следила бессонно и хмуро

За движеньем на той стороне.

И когда маннергеймовец тихо

Поднимался над сонной травой,

Чайки плакали через полмига

Над пробитой его головой.

А в ответ, заунывно и длинно

На рыдающей ноте провыв,

Били в берег за миною мина.

Поднимался за взрывами взрыв.

И казалось, кузнец многорукий

В сто кувалд по накату гвоздит:

Из щелей, завиваяся в струйки,

Прах песчаный